Неспетая песня

Юного соловья звали Син-син. Он только-только научился петь. Правда, подолгу петь пока не получалось, да и трели не отличались особым разнообразием. Не говоря уж о мелодиях. Так три-четыре вариации, которые Син-син разучил и иногда исполнял, словно взрослый опытный соловей. Сначала ему очень нравилось петь, потому что это так удивительно и странно: казалось бы, просто открываешь клювик, а по лесу проносится красивая трель. Первое время даже не удавалось петь дольше нескольких секунд! Просто потому, что каждый раз соловей останавливался и с удивлением прислушивался: "Неужели это я пою?!" И, убеждаясь, что, действительно, это он, в восторге смеялся. И пробовал снова. Так он и выучил несколько мелодий, которыми игрался несколько ночей, а потом...

Сначала Син-син играл голосом ночи напролет, а потом его песня стала слышна все реже и реже, и в конце концов, он почти перестал петь.

А зачем? Он убедился, что прекрасные мелодии в самом деле издает его горлышко, он перебрал все трели, которые смог изобрести, и варианты их сочетания. Зачем петь дальше?.. И Син-син теперь всю ночь летал с дерева на дерево, не зная чем себя занять. Поначалу это было даже интересно, а потом молодой соловей затосковал. Он вдруг понял, что давно не смеется, а ночи неразличимо пролетают одна за другой, словно листья осенью. И тогда он упал на первую попавшуюся ветку и запел. Лес вокруг немедленно изменился: мрак внизу стал черным, с искорками глаз, а не серым и пустым; небо, до того равнодушное, превратилось в глубокое и живое озеро... Волшебная ночь!

А утром Син-син едва смог остановиться. Он был счастлив. "Да! Надо просто петь всегда! - подумал он. - И тогда каждая ночь будет удивительной, а не одинаковой и пожухлой, как опавшие листья!"

И он решил петь всегда, каждую ночь. Но уже в следующий раз не смог дотянуть до утра. Как и в первую ночь, он запел, едва зашло солнце, но вскоре начал отвлекаться, а потом и вовсе фальшивить, продолжая петь только потому, что обещал себе не останавливаться до утра, а не потому что этого просила душа.

А на третью ночь он, как и раньше, просто летал по темному лесу, чувствуя, как тоска неумолимо возвращается.

- Ее можно разогнать только пением, - сказал сам себе молодой соловей. - Пока я пою, она прячется где-то среди деревьев. И чем громче и чище мой голос, тем дальше убегает тоска. Но стоит остановиться, как она перестает убегать, оборачивается и смотрит на меня испытующе. А потом, видя, что я замолчал, ухмыляется и подступает вновь, сдавливая со всех сторон. Почему же я не могу петь всегда?..

И тогда Син-син полетел к соловью, чьи трели слушал давным-давно, когда еще жил в материнском гнезде. Тогда мама говорила: "Слышишь, как поет Дзе-дзин? Внимательно слушай и запоминай! Не многие соловьи могут петь всегда, а он поет уже много-много лет каждую ночь от захода до восхода! И смотри, как виртуозно играет Дзе-дзин голосом! Какие трели! Мало кто способен на такое..."

И маленький Син-син слушал песни Дзе-дзина, но не слишком внимательно. Он не понимал, чему так восхищается мама.

- Я бы тоже пел каждую ночь, если бы умел! - говорил он ей и гордо топорщил перышки.

Мама качала головой и снисходительно улыбалась.

- Когда вырастешь, - говорила она ему, - и у тебя появятся сложные вопросы, то лети к Дзе-дзину, он обязательно поможет.

Сейчас Син-син вспомнил об этом совете матери и отправился на родную полянку, где когда-то родился, где учился летать и где слушал старого соловья.

Тот пел и теперь. Едва Син-син добрался до знакомых с детства мест, как услышал трели Дзе-дзина. Казалось, они спускались с небес!

Син-син замер на ветке и закрыл глаза, превратившись в слух. Мелодия переливалась и сверкала, кружась среди деревьев. В голове молодого соловья она сплеталась в светящиеся узоры неземной красоты. Казалось, она освещает пол-леса!

Син-син встряхнулся и открыл глаза. Он решил следить за пением не как слушатель, а как знаток. Пытался сосчитать различные трели, но на втором десятке сбился, и решил даже не пробовать понять, как они слагаются в мелодию такой удивительной красоты.

Молодой соловей полетел на голос и вскоре увидел старого Дзе-дзина, который смотрел куда-то вверх и самозабвенно пел.

Син-син почтительно опустился рядом, но певец не заметил ни качнувшейся под ним ветки, ни тем более гостя. Дзе-дзин продолжал петь. И тогда Син-син, не в силах ждать утра, попробовал повторить одну незнакомую до этого трель, чтобы она зазвучала на два голоса...

Дзе-дзин замолчал и удивленно посмотрел на молодого соловья, который резким вскриком прервал песню.

- Я хотел попробовать... - смущенно сказал тот.

- Ничего, - ободряюще улыбнулся Дзе-дзин. - Ты молод. Твой голос громок и силен, но в нем пока нет нужной мягкости и гибкости, чтобы исполнить эту трель... Мягкость придет с опытом. Не пройдет и года еженочных песен, посвященных...

- Но я не могу петь каждую ночь! - воскликнул Син-син. Он опустил голову и медленно продолжил: - Я чувствую, что должен петь. Это мое предназначение, и я счастлив, только когда пою, но... Почему же мне так трудно петь каждую ночь? Каждую!.. Почему мне кажется, что проще летать по лесу, пытаясь убежать от тоски, которая преследует меня, если я молчу? Ведь я знаю, что убежать не удастся, и что ее легко прогнать, стоит только остановиться и запеть... Я знаю это, но все равно каждую ночь бегу от серой тоски, пока есть силы. И только, когда становится совсем невмоготу, я останавливаюсь, закрываю глаза и... ночь наполняется волшебством! Лес преображается, потому что серая тоска бежит прочь, открывая бездонное озеро небес и искристую, наполненную жизнью, черноту леса. Я счастлив! Я даю себе слово, что с этого дня буду петь всегда, каждую-каждую... Но уже на следующую ночь нахожу тысячу причин, чтобы не садиться на ветку и не петь, и просто летаю, беспомощно наблюдая, как туман тоски сгущается вновь, выбираясь из щелей и нор, где прятался, пока я пел...

Сбивчивую речь молодого соловья Дзе-дзин слушал глядя на небо. "А слышал ли он меня? - подумал Син-син, но тут старый соловей повернул голову и по его взгляду стало ясно: да, он слушал, и очень внимательно.

- Я понимаю, о чем ты говоришь... - спокойно сказал Дзе-дзин. - Наверное, все соловьи проходят через это. Вернее, все сталкиваются с этим, но проходят как раз немногие. А остальные учатся летать по лесу, вместо того, чтобы учиться петь. Дело в том, что к тоске можно привыкнуть. Если как следует накачать мышцы крыльев и научиться летать очень-очень быстро, то через какое-то время начинает казаться, будто от тоски и вправду можно убежать. На это уходят годы, и большинство соловьев забывает, что надо просто остановиться, закрыть глаза и петь. И тогда им уже ничего не остается, как лететь не останавливаясь, все быстрей и быстрей, пока есть силы. А потом они вдруг замирают и падают замертво. Прямо в полете.

- Но... но как же можно забыть, что ты соловей?! - Син-син был поражен. Ему стало страшно. - Можно сколько угодно подражать быстрым ласточкам или легкомысленным синичкам, но внутри каждого соловья звенит песня, которая не дает забыть...

- Да, внутри каждого соловья звучит песня, которую он должен спеть, - перебил Син-сина старый соловей. - Но забыть, что ты соловей - проще простого. Достаточно поверить, что тоска - это серый туман во вне, а не внутренняя песня, которая просится наружу. И тогда начинается бегство, из которого почти невозможно вырваться. Либо упасть безжизненным комочком перьев, либо услышать голос поющего соловья, который напомнит бегущему, что и в его сердце - неспетая песня...

- Неспетая песня... - повторил Син-син. - Но я чувствую, что ее не так просто исполнить голосом. Для этого надо петь каждую ночь, пробуя, ища, осваивая новые трели и мелодии, сочетания которых будет все больше походить на ту, неспетую...

- Да, ты правильно понимаешь...

- Но как же научиться петь каждую ночь?! - воскликнул Син-син. - Ведь у вас получается! Я помню ваш голос с детства!..

- У меня есть секрет, - задумчиво начал Дзе-дзин, - которым с радостью поделюсь. Это даже и не секрет, потому что я готов рассказать о нем любому, кто спросит. Но никто не спрашивает... И я просто пою, в надежде, что кто-то из бегущих услышит меня и остановится, вспомнив...

- Вот я и услышал! - нетерпеливо перебил Син-син. - Расскажи мне! Как петь каждую ночь?!

- Я думаю, каждый соловей, который поет всегда, рано или поздно открывает этот секрет, - продолжал Дзе-дзин, словно не обратив внимания на нетерпеливость молодого соловья. - Нас не так много, но каждый из нас смотрит вверх... Дело в том, что настоящий соловей не может петь для себя. Такая песня звучит недолго, и она никогда не станет той, неспетой. Ведь чтобы она зазвучала, мы должны научиться петь не только горлом, но и сердцем. А это очень трудно, когда поешь просто для себя или просто для того, чтобы рассеять тоску. Пение ради избавления от тоски не может быть чистым. Оно даже может превратиться в тот самый ускоряющийся полет с падением в конце. И только внешне будет казаться, что ты сидишь на ветке и поешь, а на самом деле - бежишь от тоски...

- Так что же делать?!

- Каждый соловей, который поет всегда, знает: чтобы научиться петь сердцем, нужно петь для Луны... - Дзе-дзин вдруг закрыл глаза, поднял голову и... по небу понеслась песня, причудливая, красивая и легкая, словно пух. И такая живая! На мгновение показалось, что ее узоры видны в темном небе.

Син-син посмотрел вслед песне и увидел большой шар, который, казалось, в ответ на зов Дзе-дзина мигнул и стал чуть-чуть ярче.

А потом Син-син запел. Сначала тихо, едва слышно, чтобы не потревожить песню старого соловья, но потом все громче и громче. Они пели вдвоем до самого утра. Для Луны. Пели, пока она не исчезла в лучах восхода...

- Я понял, - сказал Син-син. - Спасибо. Я буду петь для Луны каждую ночь, пока не услышу ту самую песню, что не дает моему сердцу покоя.

- Самое удивительное, - улыбнулся Дзе-дзин, - что, как только ты сможешь исполнить неспетую песню, только тогда ты по-настоящему сможешь петь для Луны...

- Что это значит? - насторожился Син-син.

- Ничего, поймешь со временем. Просто долгое время ты будешь петь для чего-то, думая, что поешь для Луны. А на самом деле ты будешь петь для того, чтобы научиться, для того, чтобы спеть неспетую песню, чтобы избавиться от тоски... И еще по многим-многим причинам. Но не для Луны. Ты будешь думать, что поешь для Нее, и эта мысль будет поддерживать тебя, не позволяя остановиться. Но... на самом деле твоя песня очень долго будет не для Луны. И как только ты действительно споешь для Нее, ты услышишь неспетую песню. Более того, только ее и можно петь для Луны. И никакую другую...

- Как все сложно... - задумался Син-син. - Выходит, петь для Луны не получится, пока ты не поешь неспетую песню, а спеть ее нельзя, пока ты не поешь для Луны... Получается, это невозможно!

- Так кажется, - кивнул Дзе-дзин. - Но только на словах, а на самом деле ты все поймешь, когда твое сердце заговорит с Луной. А это обязательно случится, если ты будешь петь несмотря ни на что. Каждую ночь...

- Хорошо, - вздохнул Син-син, потерявший надежду разобраться в словах Дзе-дзина. - Будем надеяться, что все произойдет само собой!

Он еще раз поблагодарил старого соловья, а потом весело полетел домой.

А вечером Син-син едва дождался восхода Луны. Как только она появилась над горизонтом, еще бледная и сонная, молодой соловей запел. Громко, радостно и с большим воодушевлением. Луна становилась все ярче, и Син-сину казалось, что причиной тому - его пение...

Несколько ночей подряд соловей воодушевленно встречал Луну. Его пение стало лучше, появились новые трели, которые все непринужденнее слагались в красивые мелодии. Но потом Син-син вдруг почувствовал, что в пении появилась натужность. Постепенно сошло на нет вдохновение, которое появилось после разговора с Дзе-дзином. Син-син продолжал петь, но без души, просто повторяя выученные мелодии. Пение стало однообразным: давно не находились новые трели, а слагать новые мелодии просто не хотелось. Син-син глядел на Луну и механически пел, чувствуя, как уже почти забытая тоска начинает выбираться из... теперь соловей знал, что она выбирается не из нор и кустов, теперь он знал, что нет никакой серой тоски, а есть лишь неспетая песня. Но легче от этого знания не становилось. Он из последних сил пел заученные песни каждую ночь, но понимал, что скоро не сможет продолжать и полетит по лесу, надеясь, что, может быть, старый Дзе-дзин ошибся, и что идея с накаченными и быстрыми крыльями не такая уж плохая...

А однажды тоска так сжала сердце Син-сина, что он едва дождался восхода Луны. А когда она появилась, то запел новую песню:

В темном лесу, во мраке ночном
Я жил, окруженный серой тоской.
Но вот Ты открылась, и сердце поет!
Стремится к Тебе, в невозможный полет.
И песня моя для Тебя лишь одной,
Но... вот я сражен незнакомой тоской!
Не серой, не злой, в ней сомнения боль,
Как в ране кровавой коварная соль.
И я вопрошаю, слез не тая:
"Луна неземная, Ты слышишь меня?!"

Син-син закончил песню и взглянул вверх. Луна, как и все ночи до этого, поднималась, с каждой минутой становясь ярче, но теперь соловей не верил, что в этом есть и его заслуга.

"А нужно ли Тебе мое пение?" - спросил он про себя. И впервые за многие ночи перестал петь. Просто молча глядел вверх. Но ничего не изменилось: Луна не остановила своего движения, она наливалась светом точно так же, как и раньше.

- Конечно, - обреченно сказал Син-син. - Тебе не нужно моего пения.

Он долго сидел неподвижно, а потом вскинул голову и громко повторил вопрос из только что сочиненной песни:

- Да и слышишь ли ты меня вообще?!

Снова замер, словно ожидая ответа. Луна молчала, продолжая медленный, неизменный путь по небу.

- Нет, не слышишь... - сам себе ответил Син-син. - Возможно, ты откликаешься на неспетую песню тех соловьев, которые научились ее петь. Но я пока лишь играю голосом, а сердце молчит. И даже когда я слышу его, то не могу правильно уловить мелодию и слова внутренней песни, исполняя лишь жалкие отголоски. Наверное, ты слышишь только тех, кто научился петь неспетую песню... Так говорил Дзе-дзин и, похоже, это правда. А значит, правда и то, что я не смогу запеть сердцем, пока Ты не услышишь меня. А Ты не услышишь меня, пока я не запою сердцем... Я не знаю, как решить эту задачу. Я не буду больше петь...

И Син-син закрыл глаза, молча замерев на ветке.

Он просидел так полночи, а потом вдруг глубоко внутри услышал слова Дзе-дзина: "...ты все поймешь, когда твое сердце заговорит с Луной. А это обязательно случится, если ты будешь петь несмотря ни на что. Каждую ночь..."

Син-син удивленно открыл глаза и огляделся, словно ожидая увидеть старого соловья.

- Хорошо, - наконец сказал молодой соловей, глядя в темноту. - Я буду продолжать...

Жизнь Син-сина превратилась в борьбу с самим собой. Он ждал наступления ночи и одновременно боялся ее. Обычно он механически повторял заученные мелодии, без особого напряжения и без вдохновения. Просто по привычке. А иногда для того, чтобы петь, требовались неимоверные усилия, и Син-син не сдавался только потому, что был уверен: стоит остановиться, замолчать всего лишь на одну ночь, как он перестанет петь совсем... Но иногда, словно в награду за упорство, приходило вдохновение, и тогда Син-син от всего сердца пел Луне, с восторгом ожидая, что вот-вот сумеет услышать неспетую песню. А потом снова приходило отчаяние...

- Может, я не предназначен для того, чтобы петь Луне? - спрашивал себя Син-син. - Да, я чувствую, что Дзе-дзин прав, и соловей должен петь не для себя, а для кого-то, чтобы услышать неспетую песню. Но разве все соловьи должны петь для Луны? Она так далеко, Она такая большая и прекрасная. Вряд ли Она услышит маленького соловья... А если Она слышит, то почему не отвечает? Хотя бы раз! Просто для того, чтобы я знал - моя песня не напрасна!

Син-сина очень тревожили такие мысли. Он хотел, чтобы его песню услышали и оценили прямо сейчас, а не когда-то в будущем, о котором говорил Дзе-дзин.

- Может, я так и не научусь петь сердцем, и что? - разговаривал Син-син со старым соловьем, представляя, что тот рядом. - А может быть, я не могу раскрыться лишь потому, что меня никто не слышит. И Луна тоже!..

Син-син обиженно смотрел вверх и выводил грустную мелодию:

Все напрасно: и песня, и полет,
Все напрасно, и нас паденье ждет.
Что ни делай, конец один...
Все напрасно! - поёт Син-син.

А потом он долго смотрел на Луну, надеясь, что хоть на такое отчаянное обвинение Луна ответит. Сам Син-син не верил, что все напрасно, но пел об этом с воодушевлением и вызовом, прямо в лицо невозмутимой Луне, чтобы Она хотя бы улыбнулась, грустно и обнадеживающе.

- Но разве мало тебе было знаков? - снова начинал разговаривать сам с собой Син-син. - За то время, пока ты поешь Луне, было столько моментов, когда уверенность - "Она меня услышала и ответила!" - была непоколебимой... Однажды Луну закрыли тучи, и ночь была темная, без всякой надежды на свет, и ты пел, с тоской пытаясь разглядеть Ее на небе. А когда ты отчаялся и в последней строчке своей новой песни воскликнул: "О, покажись! Я пою для тебя! О, покажись, неземная Луна!", то немедленно тучи расступились и на тебя полились прохладные лучи... А потом был еще один момент, когда... Да подобных историй было так много, что всех и не упомнишь! Так чего тебе еще надо?!

Син-син делал вид, что задумывался, а потом спокойно, немного другим голосом, отвечал:

- Я хочу всего лишь, чтобы Луна заговорила со мной. Сказала, что слышит, и что Ей нужна моя песня. Заговорила, как с живым соловьем. Как со мной разговаривает Дзе-дзин или другие птицы. А все эти знаки... Все это, вполне возможно, совпадения. В ту ночь было ветрено, и так совпало, что когда я закончил песню, ветер разогнал тучи, да и все остальные случаи при желании можно объяснить. Я хотел ответа, очень ждал и искал его во всем, вот и находил. А Луна как катилась по небу, так и катится, совершенно не зная, что где-то далеко внизу для Нее поет маленький соловей...

- Но разве ты не понимаешь?! - отвечал себе Син-син прежним голосом. - Дзе-дзин же понятно объяснил: Луна не слышит тебя, пока ты не поешь сердцем. И при этом сердцем надо петь не просто что-то, а неспетую песню. Более того, разве не понятно, что Луна уже говорила с тобой? Через старого Дзе-дзина...

- Я понимаю! - отчаянно кричал Син-син. - Я все понимаю, но я хочу петь для того, кто отвечает мне, кто слышит мою песню! Пусть Луна хотя бы один раз скажет: "Милый Син-син, я пока не слышу, что ты поешь, но не беспокойся, Я люблю тебя и очень жду, когда ты сможешь наконец..." Пусть Она скажет это хоть раз! И я буду до конца жизни без устали петь Ей, даже не имея надежды быть услышанным! Мне будет достаточно знать, что Она любит и ждет меня...

И Син-син снова искал грустную мелодию:

Лес равнодушный, темный, пустой.
Если и полон, - одной лишь тоской.
В ней наша жизнь, в ней наша плоть,
И не спасает вязкий полет...
Но я услышал звон неземной!
Замер, прислушался... Что же со мной?!
Сердце поет, а вокруг - красота!
Сгинула липкая жижа-тоска.
И я свободен! Песня, полет...
Делай, что хочешь, но... Кто-то зовет!
На небе Луна неслышно звенит,
А свет нелесной к себе так манит!
"Как ты чудесна! - запел вдруг Син-син. -
Мрак разогнала! Хочу быть Твоим!"
Так соловей попал в западню,
Так он познал неземную тоску.
Серой не стало, но сердце болит:
"Слышишь меня? - Или ум мой звенит?
Любишь и ждешь? - Равнодушья полна?
Неужто напрасна песня моя?!"

Но всплески как отчаяния, так и вдохновения случались не часто. Обычно Син-син просто пел что-то привычное и выученное до оскомины...

В одну из ночей он как обычно встретил восход Луны и пропел полагающиеся в такой момент песни, а потом полетел искать удобную ветку, чтобы попытаться петь до утра. Последнее время Син-син так себя развлекал. Он полночи летал по лесу, оправдываясь перед собой и невидимым Дзе-дзином тем, что просто ищет самое удобное и подходящее место для пения. А когда уставал от полета, то садился куда-нибудь повыше и вяло пел. Обычно, даже с облегчением, потому что к тому времени Луна уже клонилась к горизонту, готовая уступить место рассвету.

Вот и сегодня Син-син сосредоточенно летал, ища "какую-нибудь особую ветку, на которой можно будет петь с вдохновением".

- Да, а вдруг от места зависит, как я пою? - привычно разговаривал сам с собой соловей. - Ведь иногда так хочется петь, а иногда нет сил даже на пару трелей. От чего это зависит? Вполне возможно, от дерева, на котором я сижу, а может, даже от ветки. Да-да! Наверняка, есть такое дерево, на котором я смогу петь всегда, просто надо его найти!

Так Син-син и летал по лесу, пробуя сидеть то на одном дереве, то на другом, а то всю ночь прыгая по различным ветвям одного дерева. Толку от этой беготни было мало. Если вдохновение накрывало на каком-то дереве, то на следующую ночь, все становилось, как обычно. Хотя Син-син старался сидеть там же, так же и петь в то же время.

- Ничего, я найду волшебное дерево, на котором можно хорошо видеть Луну и петь для Нее! - уговаривал себя соловей, внутри понимая, что все эти метания - глупость, и что это просто начался тот самый безнадежный полет, о котором предупреждал Дзе-дзин. Но Син-син старался не слышать голос старого соловья.

Сегодня это не удалось, и с самого восхода Луны в голове Син-сина звучали слова, произнесенные давно, но от этого не ставшие менее яркими: "...пение ради избавления от тоски не может быть чистым. Оно может превратиться в тот самый ускоряющийся полет с падением в конце. И только внешне будет казаться, что ты сидишь на ветке и поешь, а на самом деле - бежишь от тоски..."

- Я снова бегу, - наконец признался себе Син-син и грустно опустился на первую попавшуюся ветку. - Я не буду больше искать волшебных деревьев и чудодейственных веток. Надо петь. Петь, несмотря ни на что...

Син-син поднял голову и не увидел Луны. Она спряталась за облаками. Это случалось довольно часто и не было неожиданностью для соловья. Он просто вздохнул и попробовал несколько трелей. Вдохновения не было, петь не хотелось, но Син-син все-таки начал исполнять привычную песню, хорошо выученную и многократно отрепетированную:

Вся слава Тебе, о прекрасная Луна!
Ты сияешь на небе, Тебе рады леса.
Твой свет - облегченье, Твой свет - навсегда!
О слава Тебе, неземная Луна!

Син-син пел знаменитый гимн Луне, сочиненный очень давно. Автор гимна, говорят, пел каждую ночь, пока однажды Луна не заговорила с ним. После чего соловья никто не видел. Рассказывают, что он поднялся в небо и отправился к Той, кому пел всю жизнь свои песни.

Син-син исполнял знаменитый гимн, но вдруг поймал себя на мысли, что не понимает смысла того, о чем поет. Просто открывает рот и воспроизводит привычные трели.

"Опять я пою только горлом, а не сердцем..." - почти равнодушно, с едва заметной грустью, подумал Син-син и замолчал, с усилием пропев последний куплет:

...И Твой соловей с восторгом поет,
Забыв о себе, забыв про полет!
От счастья трепещет в сердце струна:
"Пою для Тебя! О Луна! О Луна!"

Едва Син-син закончил, как тучи расступились и в лесу стало светло. Луна улыбалась с высоты... Когда Луна появлялась не сама по себе, а из-за туч, Син-сину всегда казалось, что она улыбается. Но теперь ее появление сразу после песни не радовало соловья. Когда-то его восторгам при таком совпадении не было конца, потому что соловей верил - никакое это не совпадение, это Луна услышала его зов и откликнулась. А сейчас все было совпадением. Просто совпадением. И не было удивительной радости, не было возвышенного ликования в сердце... На секунду Син-син подумал, что теперь, даже если бы Луна действительно откликнулась, он принял бы это всего лишь за... Но соловей не успел как следует обдумать эту мысль, потому что услышал...

Как только появилась Луна, раздался тихий голос:

- Какая прекрасная песня...

У Син-син перехватило дыхание, и все мысли немедленно исчезли. Он уставился на Луну.

- Ты услышала меня? - прерывающимся голосом спросил соловей.

- Конечно, сложно было не услышать такое громкое и красивое пение! - снова сказал голос, на этот раз отчетливо, так, что теперь его нельзя было списать на шелест ветра или стрекот кузнечиков. Это действительно был голос. Но Син-син вдруг понял, что идет он не с небес, а откуда-то снизу.

Соловей опустил взгляд и чуть не упал с ветки!.. Внизу тоже сияла полная Луна!

И только спустя несколько мгновений Син-син понял, что под ним лесное озеро, а Луна отражается в его водах.

- Как все просто, - прошептал соловей. - Оказывается, надо было просто петь над озером, чтобы услышать Луну. Она и Ее отражение - это одно, но я не способен был слышать голос той Луны, которая высоко и далеко, но спокойно слышу голос Ее отражения. Вот в чем секрет...

Но Син-син не успел порадоваться своему "открытию", потому что через минуту понял, что ошибся...

- Я очень хочу еще послушать тебя... - попросил голос снизу, и Син-син увидел, что с ним заговорила не Луна и даже не ее отражение. Внизу, в лунном круге на воде, плавал маленький цветок.

- Так ты не Луна? - разочарованно спросил Син-син.

- Нет, я ночная кувшинка, - ответил голос. - Я живу в этом озере, а каждую ночь поднимаюсь на поверхность, чтобы раскрыться в лунных лучах. И еще ни разу не слышала такого... такого... Я не слышала ничего подобного! Твое пение - это такое, это... - кувшинка пыталась подобрать слова, но не могла. Тем временем Луна продолжала свой неизменный путь по небосводу, и ее отражение в воде лесного озера сдвинулось, оставив цветок кувшинки без небесного ореола. Теперь Син-син мог рассмотреть свою невольную слушательницу такой, какой она была сама по себе.

Белые лепестки цветка неплотно прилегали друг к другу, образуя изящный сосуд, словно предназначенный для воды, но наполненный желтыми тычинками, которые, казалось, боялись воды, и потому вокруг цветка по воде раскинулись широкие листья, не давая бутону утонуть. Син-син подумал, что кувшинка чем-то напоминает Луну. "Наверное, потому что она тоже в основном белая, - решил он. Цветок ему приглянулся. - Конечно, это не Луна, но зато кувшинке понравилось мое пение! А ведь я пел совсем плохо, без сердца, но цветку понравилось даже такое... Как она сказала? "Никогда не слышала ничего лучше"? А Луна ни разу не откликнулась даже на самые сердечные мои песни..."

- Пожалуйста, может быть, ты споешь еще... - смущенно попросила кувшинка, а потом вдруг едва слышно добавила: - Для меня...

- Хорошо, - кивнул соловей. - Только давай сначала познакомимся! Меня зовут Син-син!

- А меня Нимфея Селена! - представилась кувшинка.

- Ой, как длинно и сложно... - озадачился Син-син. - А можно я буду звать тебя Ним-ним? Или даже просто - Ним?..

- Если ты споешь для меня, то можешь звать так, как тебе нравится! - шутливо сказала кувшинка.

- А какую песню ты хочешь услышать? - деловито поинтересовался соловей, приготовившись петь.

- Все равно какую. Я ведь слышала только одну. Спой любую! Но... для меня...

- Хорошо, милая Ним, я пою для тебя...

И Син-син всю ночь пел для кувшинки, а она радовалась каждой песне, каждой трели, восхищенно трепеща белыми лепесточками. И только под утро грустно сказала:

- Мне пора... Пожалуйста, прилетай следующей ночью. Я так хочу еще раз послушать тебя!..

- Я прилечу, - пообещал соловей, с удивлением наблюдая, как в лучах восходящего солнца кувшинка сомкнула бутон и ушла под воду.

Весь день, вместо того, чтобы отдыхать, Син-син летал по лесу, думая о кувшинке. "Конечно, она не такая большая и красивая, как Луна, - размышлял он, - и она живет здесь, на земле, а не на небе. Но это и к лучшему. Что толку петь Луне, если Она не отвечает, а, скорее всего, даже и не слышит меня? А Ним-ним откликнулась сразу! К тому же она так похожа на Луну! Такая же белая и даже круглая, если смотреть сверху. Но самое главное, с ней можно разговаривать, обсуждать песни, для нее можно петь, будучи уверенным, что тебя слышат..."

Син-син летал весь день без сна и еды, думая только о том, как вечером снова полетит к лесному озеру и будет петь для Нимфеи, а она будет радостно трепетать лепесточками, наслаждаясь его голосом. А когда ожидание стало невыносимым, соловей остановился и стал сочинять песню для кувшинки. "В конце концов, зачем петь для Ним песни, сочиненные для Луны? - думал соловей. - Когда можно..." И он старательно подбирал трели для новой песни.

Когда солнце стало клониться к горизонту и показалась бледная Луна, Син-син понесся к озеру, даже и не взглянув на нее, на ходу бормоча: "Конечно, надо бы спеть гимн к Твоему восходу, ну да ладно, спою чуть позже, там, над озером..."

- Доброй Луны! - громко крикнула Нимфея, едва завидев летящего к озеру соловья. - А я сегодня даже чуть-чуть раньше поднялась со дна, так хотела тебя увидеть и услышать. Мне весь день не спалось, я только и думала о том, как снова...

- Мне тоже! - радостно перебил кувшинку Син-син. Он уселся на ту же ветку, что и прошлой ночью. - Я сейчас отдышусь немного и спою для тебя прекрасный гимн, который поют на восходе Луны. Он прославляет Ее и то, как Она неизменно, независимо ни от чего, появляется на небосклоне каждую ночь...

- Хорошо! - кивнула кувшинка и приготовилась слушать.

Син-син немного отдохнул, а потом запел:

Нет неизменности в темном лесу,
Что-то приходит и вдруг исчезает.
Ветер уносит сухую листву,
Скалы в песок без труда превращает.
Времени ветер - хозяин лесов,
Но в небесах его нет дуновенья.
Там тишина, там покой, там нет слов!
Только лишь свет и полет неизменный...
Твой там полет, о Луна неземная!
Ты неизменна! Ты вечно жива!
И соловей, вновь тебя привечая,
Громко поет: "О Луна! О Луна!"

Когда прозвучала последняя строчка, Син-син вдруг понял, что давно с таким воодушевлением и с такой силой не пел!..

- Какая грустная песня... - вдруг прервал восторженные размышления соловья голос Нимфеи.

- Почему? - удивился Син-син.

- Мы на земле, а небо так высоко, - ответила кувшинка. - Очень грустно понимать, что почти наверняка никогда не попадешь туда... А у тебя есть веселые песни?

- Всякие есть...

- Спой, пожалуйста, что-то радостное, а то очень грустно на душе... - попросила Нимфея.

И Син-син опять всю ночь пел для кувшинки. После каждой песни они долго говорили, обсуждая и делясь чувствами. А потом соловей снова пел...

- Знаешь, я приготовил для тебя подарок, - вдруг сказал Син-син, когда ночь была почти на исходе.

- Но ведь ты и так вторую ночь даришь мне свои песни...

- Да, но эта песня особенная. Я не просто спою ее для тебя, я сочинил ее для тебя! - И Син-син, не давая кувшинке опомниться, запел:

В озере темном, где звезд отраженье,
Ты появилась, словно Луна!
Как же теперь разрешить мне сомненье?
Вас стало двое... Цветок, отраженье...
Кто же реальней? Ты иль Она?

Звезд и Луны исказят отражение
Блики озерные, рябь на воде...
Ты же не образ! Ты не видение!
Ты на воде, на качелях творения!
И... я пою эту песню тебе!..

- Как мило... - смущенно сказала Нимфея спустя минуту. Ее белые лепестки немного порозовели, а сама она раскрылась сильнее обычного. - Немного непонятно, но так мелодично! Это была самая прекрасная песня из всех, что я слышала. И не потому, что она для меня, а потому что это ты ее написал!

- Тебе правда понравилось? - спросил довольный соловей.

- О да! О да! Я хочу еще раз услышать твою песню!..

И Син-син снова исполнил для кувшинки новую песню, сочиненную днем.

- Мне уже давно пора, - вздохнула Нимфея, когда прозвучала заключительная трель. - Обещай, что прилетишь следующей ночью и снова споешь мне эту песню!

- Обещаю, - улыбнулся соловей.

Кувшинка улыбнулась в ответ, сложила лепестки и медленно скрылась под водой.

Син-син совсем не чувствовал усталости. Хотелось продолжать петь! И он полетел по лесу, на ходу придумывая новые трели. И только к полудню остановился и немного вздремнул. Но вскоре очнулся, тут же вспомнив о кувшинке.

- Надо еще что-нибудь сочинить для Ним, - пробормотал он и сразу же стал пробовать голос.

Син-син очень быстро составил две новые песни, а потом с нетерпением стал ждать вечера.

"Как удивительно! - размышлял он. - Обычно я дремал весь день или искал пищу, равнодушно думая о том, что скоро ночь и что надо будет петь для Луны. А иногда и не равнодушно, а с беспокойством, потому что петь не хотелось, и тогда я искал поводы, чтобы как можно дольше летать по лесу, даже под Луной, но не петь... А ведь это должно было стать моим утешеньем и целью - петь для Луны. Так говорил Дзе-дзин. Но, может быть, он ошибся? И не для каждого соловья смысл жизни - петь для Луны. Может, я не предназначен для этого? В конце концов, столько соловьев поет для нее. А я не чувствую ни вдохновения, ни жажды... Я не стремлюсь петь Луне! Да, когда-то, может быть, стремился, но уже давно каждая ночь для меня - просто сухие, вымученные гимны. Может, я предназначен для того, чтобы петь кувшинке?.. Она слышит меня. Ей нравится мое пение, и она очень красива. Конечно, она не такая прекрасная, как... Хотя... - соловей задумался и вдруг понял, что теперь он вовсе не уверен в том, что Луна прекраснее его Ним-ним. - В чем красота Луны? В том, что Она неизменна и живет на небе? Так поется в старых гимнах, сочиненных древними соловьями. И это правда, но что прекрасного в этой неизменности, если она превращается в холод и равнодушие? Луна холодная и равнодушная, а Ним слышит меня и понимает. Она меня чувствует! Быть может, именно для нее я спою неспетую песню. А не для Луны, как говорит Дзе-дзин и все остальные древние соловьи. Нет, в самом деле! Почему неспетую песню можно пропеть только Луне?! Почему?! Да, я знаю, что Дзе-дзин прав, и внутри каждого соловья звенит неспетая песня, которую он должен пропеть. В этом смысл жизни соловья, но почему эта песня может проявиться только для Луны? А если я попробую спеть ее для Ним? Почему нет? С каким вдохновением сегодня я сочинял для нее новые мелодии! С какой радостью и самоотдачей! Старался ли я когда-нибудь так для Луны?! Может быть, но это было давно, да и было ли вообще?.."

Син-син так задумался, что не заметил, как наступила ночь. Он встрепенулся и полетел к лесному озеру...

- Почему так долго?! - спросила Нимфея. - Я так боялась, что ты больше не прилетишь! Я так страдала! Смотри, как ослабели мои лепесточки!

- Извини, милая Ним, я составлял для тебя новые песни! - сказал Син-син.

- Мне было бы достаточно и той, что ты пел вчера! - строго сказала кувшинка. - Пожалуйста, не делай так больше. Мне будет очень плохо без твоих песен!

- Хорошо, я постараюсь больше не задерживаться, - пообещал соловей, а про себя с нежностью подумал: "Она нуждается во мне! Не то что эта равнодушная Луна!"

Он опять пел для кувшинки всю ночь. Новые песни, в которых не было ни слова о Луне, а только маленькая Ним...

Жизнь Син-сина изменилась. Теперь он весь день ждал наступления ночи, заставляя себя немного поспать и поесть, чтобы были силы петь. Днем он сочинял песни, а ночью летел к озеру любимой кувшинки и без устали пел для нее. А потом соловей и вовсе перестал улетать с озера, весь день оставаясь неподалеку, в ожидании своей Ним-ним.

Иногда, отвлекаясь о сочинения песен, Син-син размышлял:

- Так забавно! Когда-то я сравнивал мою Ним с Луной! Думал даже, что этот равнодушный камень на небе красивее... Теперь я понимаю, что Ним несравнимо прекрасней. Ее красота живая и теплая, и Ним всегда ждет меня. Даже там у себя на дне озера она думает только о том, чтобы скорее наступила ночь, и маленькая Ним могла вновь подняться и слушать своего Син-сина!.. Интересно, а что у нее там, на дне? Наверное, что-то удивительное и совершенное. Ведь там родилась моя Ним, самая прекрасная кувшинка на свете!

Син-син старался почаще вспоминать имя кувшинки, так оно ему нравилось. А еще соловью казалось, что, чем чаще он произносит ее имя, тем быстрее проходит время до новой встречи...

Однажды, посреди дня, когда Син-син как обычно сидел над озером и размышлял, из воды показалась усатая морда, а потом на берег выбралась выдра.

- Это не ты, случаем, каждую ночь поешь над этим озером? - спросила она Син-сина.

- Да, а что? - с любопытством спросил соловей.

- Да вот, услышала от подруги про озеро, над которым каждую ночь заливается соловей. Говорит, замечательно заливается. Так, что заслушаешься! Решила сама заглянуть... А днем ты не поешь?

- Могу и днем, - сказал Син-син. Ему было приятно, что слава о его пении уже разнеслась по лесу. - Но ночью как-то привычнее...

- Жалко, - не слишком расстроено вздохнула выдра. - А то у меня дела неожиданно появились, так что до ночи я ждать не могу. Слушай, а может споешь сейчас, хоть немного. А то, получается, зря сюда тащилась через пол-леса...

- Ну, я как-то...

- Да ладно, что тебе стоит!

- Ну, хорошо, но только совсем немного. Начало одной старой песни, которую сочинял давно-давно. А то я никак не могу придумать для нее концовку. Может, если исполнить начало, то и концовка сама собой придет. Только учти, это еще не целая песня, так, наброски. А если хочешь услышать настоящее пение, то все равно придется ждать ночи...

- Да не могу я, честное слово! Давай, хоть набросок послушаю, и то вперед...

Син-син прочистил горлышко и пропел пару куплетов старой песни о Луне, которую в свое время так и не закончил, потому что встретил Ним-ним.

- Красиво... - прошептала выдра, когда соловей замолчал. Во время пения она замерла и на мгновение перестала быть выдрой, то есть вечно беспокойным зверьком. - Ух, я даже о делах своих забыла! Ну, ты певец! Теперь я тоже буду хвастаться, что слушала самого... как там тебя зовут?..

- Син-син... - скромно ответил соловей.

- Да, слушала самого Син-сина. И всем знакомым порекомендую тебя послушать! - Выдра собралась уже было нырнуть обратно под воду, как вдруг соловей ее остановил:

- Подожди! - Он подумал, что сейчас самый подходящий момент, чтобы узнать про дно озера. "Когда еще появится такой шанс?!" И он быстро заговорил:

- Понимаешь, здесь каждую ночь появляется одна кувшинка. Она такая прекрасная, и она говорит, что днем живет на дне озера. Я так хочу узнать, что там...

- Где? - не поняла выдра. Она вопросительно смотрела на соловья и нетерпеливо хлестала себя по бокам мокрым хвостом.

- Ну, там, на дне озера. Если кувшинка так прекрасна, то как же удивительно должно быть там, где она родилась!

- Удивительно? - хмыкнула выдра. - Да ничего особенного. Если хочешь, я тебе могу показать, что там, на дне!

- Правда?! Хочу! - обрадовался соловей.

- Нет проблем! - И выдра нырнула под воду, а через минуту появилась вновь, держа полные лапы ила. Она бросила его к подножью дерева. - Вот, смотри...

- Что это? - обомлел Син-син.

- Как что? Ил, - пожала плечами выдра. - Из него появляются все цветы на озере. И твоя кувшинка тоже.

- И моя кувшинка?

- Конечно.

- Но ведь это просто грязь!

- Грязь, - кивнула выдра. - Можно и так сказать.

- И моя кувшинка рождается из этого?! - Соловей слетел вниз и посмотрел на принесенную выдрой кучку. В иле копошились черви и жуки.

- А из чего же еще? - отвечала выдра, равнодушно глядя и на ил, и на растерянного соловья. - Да и вообще, все в лесу рождается из грязи и в нее же потом превращается...

- В нее превращается? - как эхо откликнулся соловей.

- Ну да. А ты будто не знал?! - насмешливо ответила выдра. - Хотя, может, и не знал. Ты же певец. У вас там все так возвышенно. Небеса, любовь, трали-вали и бла-бла-бла... Здорово, конечно, послушать иногда. Но и о реальной жизни забывать не надо. А она - вот такая! - выдра кивнула в сторону ила. - Реальная жизнь. Все есть прах и копошение червей. И все было прахом и в прах обратится!

- И моя Ним-ним?!

- А это кто еще?

- Моя кувшинка...

- А... И она. Даже в первую очередь, потому что цветы легче всего превращаются в тину...

- Но как же так?! - воскликнул соловей. - Прекрасный цветок и слизкая тина?!

- Такова реальная жизнь... - снова пожала плечами выдра.

- Реальная жизнь?..

- Ага. Да не переживай ты из-за своей кувшинки! Ты и сам тоже из грязи и грязью станешь. У всех в нашем лесу такая судьба. И у меня в том числе. Так что не расстраивайся попусту, а лучше пой свои песни. Вот у них есть шанс не стать прахом, потому что рождаются они из сердца и направлены Луне и небесам... О! Как я заговорила, надо же! Может, тоже в поэты податься? Ха! Ладно, мне пора. Если не против, я как-нибудь еще приду тебя послушать. Иногда полезно почувствовать что-нибудь этакое, повозвышенней, а то, порой, так тоскливо становится от всей этой реальной жизни, будь она неладна... Эй, ты чего?!

- А? - Син-син очнулся. Все это время он не отрываясь смотрел на кучку ила.

- Чего, как неживой? Давай, напиши-ка песню о том, как встретил выдру и она тебе рассказала правду о жизни, а ты мудро улыбнулся и молча посмотрел в небо... А, давай?! Напиши! И мне будет приятно и тебе - новая песня... Да и сюжет, вроде, ничего, а? Что скажешь?.. - Соловей не слушал. - Ну, ладно, мне пора, а то совсем заболталась с тобой. Ты, это, давай, пой почаще, а то мы как-нибудь с подругами нагрянем послушать. Ей-ей, нагрянем!..

Выдра подмигнула неподвижно сидящему соловью, махнула лапкой и булькнула под воду.

Син-син долго смотрел ей вслед, а потом взлетел на привычную ветку, что так удобно свисала над озером. Соловей смотрел на воду, на то, как расходятся круги от упавших листьев... Тишина. Умолкали дневные птицы и кузнечики, ведь солнце уходило, а все они, наверное, тоже пели не просто так, а для него. Син-син, погруженный в себя, не заметил, как поднялась Луна.

- Что-то случилось? - раздался обеспокоенный голос кувшинки. Она поднялась со дна озеро и смотрела на неподвижного соловья.

- А, что?! - встрепенулся Син-син.

- Понятно, ты просто задремал! - улыбнулась Нимфея. - Надо больше отдыхать. Я же знаю, что ты весь день сочиняешь для меня. Разве так можно!

- Да, немного задремал... - согласился Син-син. - Дрема - очень хорошая вещь. В ней можно прожить всю жизнь и даже не заметить, что просто сидишь на ветке и спишь.

- Это как под водой, - откликнулась кувшинка. - Когда я там, то вроде и живу, и не живу одновременно. В дреме. И только здесь, на поверхности озера я раскрываюсь и оживаю. Но раньше даже на поверхности я оглядывалась вокруг, а потом погружалась в сон, который тоже лишь походил на жизнь. Теперь я знаю, что жива, только пока слышу твои песни...

- Ты тоже должна запеть, - сказал Син-син. - Иначе, когда я умолкну, ты заснешь и навсегда уйдешь под воду, чтобы превратиться в мертвый ил...

- А ты умолкнешь?! - испугалась кувшинка. Соловей не ответил, красноречиво вздохнув. - Да, я понимаю... - тихо продолжила Нимфея. - Но это будет еще нескоро, да и вообще, как я могу петь, ведь я кувшинка, а не соловей?!

- Просто у тебя своя песня, не похожая на мою. Наверное, у всех есть неспетая песня. Даже у вечно спешащей куда-то выдры...

- У кого? - не поняла кувшинка.

- Да так... - отмахнулся Син-син. - Пора начинать петь. Несмотря ни на что.

И он пел всю ночь, как и раньше. Только в конце, когда Луна зашла, Нимфея сказала:

- Что случилось?

- А что?

- Ты пел как-то не так, - смущенно сказала кувшинка. - Нет, нет, не хуже! Но... как-то...

- Без сердца? - предположил Син-син. - Словно просто повторял заученные стихи и заученные мелодии?

- Ну, я бы так не сказала, - еще больше смутилась Ним. - Но как-то... Да! Словно ты не хотел петь для меня, а просто по привычке...

- Извини, так получилось, - сказал Син-син. - Завтра я постараюсь...

- Просто поспи днем как следует! - посоветовала кувшинка. Она торопливо закрыла лепестки и начала погружаться под воду. - Я хочу слышать живые песни...

Этим днем Син-син впервые за долгое время полетел в лес, а не остался рядом с озером. Он проносился между деревьев, на ходу хватая мошек и стараясь понять, что с ним произошло. Но ничего не решил, потому что думать не хотелось. И тем более сочинять новые песни. Иногда он вспоминал о Ним-ним, но тут же в памяти вставала кучка ила, наполненная червями и барахтающимися плавунцами.

- И что? - спрашивал себя Син-син.

- И ничего... - отвечал, спустя какое-то время.

А вечером полетел на озеро. И снова пел, как в свое время пел Луне, без сердца, когда поешь и точно знаешь - так никогда не услышишь неспетой песни...

Нимфея на этот раз ничего не сказала, только ободряюще улыбнулась.

И Син-син долго летал весь день, а вечером снова пел над озером. И так продолжалось много ночей, пока однажды днем Син-син не остановился прямо в полете и не стал падать... У самой земли он замахал крыльями и с трудом вырвался из смертельного пике. И тогда Син-син полетел далеко-далеко, зная, что больше не вернется к озеру.

А когда вновь взошла Луна, Син-син остановился и посмотрел ей в лицо. Она, неизменно бледная в начале ночи, постепенно набирала яркость, забираясь все выше по небосводу.

- Почему так?.. - спросил Син-син у Луны. Но она, как обычно, не ответила, продолжая свой неизменный путь. Тоска и боль охватили соловья. Он заплакал, сквозь линзы слез глядя на огромный светящийся шар. - Почему?..

Син-син хотел спросить о многом, но ни за что бы не решился даже попробовать выразить в словах свою тоску и боль, вложив все в два простых слова: "Почему так?!"

Он долго смотрел на Луну и ожидая, и не ожидая ответа, а потом вдруг почувствовал, как в сердце зазвучала неспетая песня.

Син-син сжался в пружину и рванулся в небо. И он знал, что будет лететь, пока может, а потом, когда не останется сил даже на взмах, остановится и в тот короткий миг, пока еще летит, а не падает, споет свою песню. И Луна обязательно услышит его. И ответит. И возьмет к себе... А если нет, то безжизненное тело Син-сина упадет назад, чтобы стать ничем. Вернется в мир тины, мир вечной дремы и праха, в мир, которого не должно быть...

© Максим Мейстер, www.gopal.ru