Виток клубка

1.

-...Ты должен воспринимать этот мир подобно человеку, который сидит на берегу реки и спокойно рассматривает все, что несут ее воды, - говорил Муни Бабу своему единственному ученику. Они вдвоем как раз отдыхали у берегов священной Ганги. Учитель продолжал: - Смотри! По воде плывут щепки, ветки, даже небольшие бревна, но разве это касается МЕНЯ? Я лишь наблюдаю. Множество мусора проносится рядом. Он несся выше по течению, несется и ниже, плывет и здесь, но я, неизменный, сижу на берегу, и могу наблюдать, а могу и не наблюдать...

Муни Бабу имел единственного ученика вовсе не потому, что никто, кроме Шанты, не захотел принять его своим учителем. Вовсе нет. Одно время к Муни приходили толпы людей, желая, чтобы он согласился взять на себя духовное руководство. Со временем толпы поредели, а потом люди вокруг и вовсе отчаялись получить посвящение у этого мудреца - он упорно отказывал всем. Зачастую он даже не выходил из медитации, а посетитель днями просиживал рядом, ожидая ответа на свою просьбу. Так и уходил. Однажды...

- Что ж ты не слушаешь? - сердито вдруг сказал Бабу, увидев, как Шанта вздрогнул (в это время по реке проплывал полусгоревший полуразложившийся человеческий труп. Обычное дело: после кремации покойника часто отпускали в реку. Муни тоже все прекрасно наблюдал). - Как только появляется отождествление, появляется страх, появляется страдание и гнев, привязанность и любовь, ненависть и сострадание... Не отождествляй себя с мусором, плывущим по волнам жизни, будь в стороне, безмолвным наблюдателем.

- Иди и вылови эту грязь из своего сердца, - неожиданно приказал Муни, указывая на мертвеца.

Шанта побледнел, но, не смея ослушаться и с трудом преодолевая себя, полез в воду, в качестве утешения пытаясь понять скрытый смысл приказания гуру.

...Так вот, однажды к Муни, как всегда погруженному в себя, подошел юноша, почти совсем даже мальчик. Он обошел несколько раз вокруг Бабу и сел рядом, сложив ноги, как в позе лотоса. Этим мальчиком и был Шанта: одет в одну набедренную повязку, волосы завязаны узлом сзади головы... Он выглядел бы совсем, как молодой аскет, если бы не мягкая темная кожа, лоснившаяся от дорогого сандалового масла, и не походка, которая кричала, что юноша вовсе не привык ходить босиком. Нежная кожа стоп говорила о том же. Шанта действительно был родом из довольно известной аристократической семьи...

-...Ну что нашел? - спросил Муни, видя, что ученик внимательно разглядывает обгоревшие останки. Кости руки еще каким-то образом держались вместе, и на пальце, бывшем пальце, что-то сверкало. Муни почувствовал еле заметное беспокойство в области сердца.

- Подожди, не трогай! - произнес он, когда Шанта решился взять блестящий предмет. Учитель встал и сам подошел к трупу.

- Отойди, - сказал он, снимая золотой предмет с руки мертвеца. Сейчас было очевидно, что это - чуть оплавленное великолепное кольцо: золотой обручек в виде змейки покрывал какой-то рисунок, выложенный драгоценными камнями и скрытый клейкой тиной.

Шанта отошел, озадаченный странным поведением гуру. В это время Муни промыл кольцо и, почистив его песком, узнал фамильный герб рода, к которому принадлежал его ученик...

Шанта был почти принцем. Его семья владела огромными площадями земель на севере княжества, причем богатства семьи превышали богатства самого князя. Но к несчастью, отец семейства, Ананда, был бесплоден. Он брал одну жену за другой, обвиняя бедных женщин в отсутствии наследника, но со временем понял, что виноваты не жены... Он собрал по всему княжеству лучших врачей, перекупив одного даже у самого махараджи (князя). Но они лишь увеличили его отчаяние. Выполняя многочисленные рекомендации, глотая кучи снадобий, надевая груды талисманов и камней... Ананда похудел и сник. Тоскливо бродил он по роскошному саду, ожидая, когда толпы врачей с ним покончат. Мать Ананды вовремя спохватилась и разогнала всех лекарей, а сына отправила в паломничество по святым местам.

Ананда посетил сотни священных мест и храмов. Везде он слезно молил местных святых о благословении получить сына-наследника. Почти никто не отказывал, прося лишь щедрое пожертвование. Ананда не жадничал.

Прошел год, и паломник решил возвращаться домой. Но не в сопровождении свиты и не на паланкине (на котором Ананду везли от одного храма до другого), а пешком и в одиночку. Несмотря на множество собранных благословений, Ананда не чувствовал уверенности в том, что путешествие даст желанного наследника. Поэтому он готов был еще год потратить на путь домой, передвигаясь подобно какому-нибудь нищему страннику.

Однажды, путешествуя вверх по Ганге, уже совсем вблизи своих обширных владений, Ананда был застигнут ночью. Делать нечего, и путешественник попытался переночевать в ближайшей деревушке. Но на его беду, в этой местности хозяйничала группа разбойников, которая уже больше года скрывалась от карающего гнева махараджи, занятого внешними проблемами с соседним князем. Из-за близости бандитов, жители деревни не горели желанием принять слишком позднего гостя - ночная охрана из вооруженных крестьян выпроводила Ананду, впрочем, не слишком грубо (единственной грубостью было то, что кто-то посоветовал попроситься ночевать к свинарю, который, как и положено людям такой профессии, жил за пределами деревни). Эта неприятность не сделала путешественника более несчастным. "Пускай! Может ночь под открытым небом добавит нужную песчинку в копилку кармы моего аскетизма", - подумал Ананда, глядя на мрак, окутавший его, темное глубокое небо и неясные тени, что просыпались иногда в свете луны. Но его решимость исчезла в тот миг, как только ухо заслышало тонкий и, если не знать, что за ним последует, нежный звук... Это стаи москитов радостно жаждали познакомиться. "Возможно, Господь будет доволен мной, если я оставлю предрассудки, отброшу гордость и проведу ночь под одной крышей с неприкасаемым! - спустя немного времени громко подумал Ананда и тихонько добавил: Все равно меня здесь никто не узнает..." Осторожным шагом направился он в сторону, указанную крестьянами, и вскоре, несмотря на темноту, остановился у двери одиноко стоящего дома. Постучал. Ему ответил испуганный и заспанный голос. Стараясь быть вежливым, Ананда попросил ночлега. Испуганный голос удивленно пригласил путника в дом, предложил ему стакан воды и уложил, закрыв москитной сеткой.

Ананде снился сын, который играл в саду. Вот он сорвал красивый цветок и побежал к отцу: "Папа, смотри, какой црюто.. фрюто... хрюто... хрю-хрю, хрю-хрю...", и мальчик постепенно стал превращаться в поросенка. Ананда в ужасе проснулся. Громкое хрюканье вокруг напомнило ему, где он находится. "Надо скорее покинуть это нечистое место, - с неудовольствием подумал Ананда. - Прямо сейчас пойду на реку, омоюсь, и сюда больше не возвращусь". Он встал, завернулся в кусок материи, взял чистую смену одежды (чтобы после омовения облачиться во все свежее) и остальное, что было с ним. В таком виде он выскользнул во двор, сначала желая вообще избежать встречи с хозяином, но затем, подумав, что надо хотя бы поблагодарить за ночлег, прошелся вокруг дома в его поисках. Наконец Ананду окликнул неуверенный голос:

- Дорогой гость, я здесь, в хлеву. Сейчас я вижу, что вы рода высокого, чтобы не было греха, я не на глаза ваши не покажусь. Простите, ночью принял, с испугу не понял-разобрал...

Голос что-то еще не совсем вразумительно мямлил.

- Хорошо, - с некоторой досадой перебил его Ананда. И, зашагав к реке, бросил: - Благодарю за ночлег.

- Постой! - неожиданно спохватился голос. - Там на берегу обитель большого йога. Он сидел там, кода мой дед пас свиней, когда мой отец пас свиней, когда... Не разгневайте его, лучше вниз по течению...

У Ананды что-то переменилось в сердце при этих словах, да так, что он почувствовал эту перемену, - только и сумел подумать: "Вот оно!" Но, как ему и советовали, вначале отправился вниз по течению (здесь протекала священная Ганга), хотя и не с целью избежать "большого йога", а подготовиться к встрече с ним.

Совершив по всем правилам омовение, Ананда оделся в свои белые одежды паломника и в который раз попытался снять кольцо с фамильным гербом у себя с пальца (это украшение не вязалось со скромным одеянием паломника, и было причиной того, что разнообразные нищие по всей стране особенно настойчиво добивались милостыни). Попытка опять закончилась неудачей: Ананда слишком долго носил украшение, - палец вырос, а золотой обручек остался прежним.

Ананда глянул в сторону горизонта. Было раннее утро, но солнце уже начинало усердно подогревать своих подданных. Пока еще, после ночной прохлады, теплые лучи приятно щекотали кожу, и теперь именно надо было отправляться в путь (Ананда так и путешествовал: утром и вечером двигался, а днем оставался там, где заставало жгучее солнце, где-нибудь под крышей храма или ашрама). Но, глядя на безоблачное небо, Ананда, вместо того, чтобы немедленно зашагать вдоль дороги, расположился у воды, намереваясь ждать полудня. "Сейчас святой занят молитвами и медитацией, - ведь нет лучшего времени для этого, чем раннее утро, - и мне подходить к нему сейчас - только гневать, - думал он. - А как солнце разойдется в полную силу, мудрец прервет занятия и уделит свое бесценное время мне". Ананда смотрел то на небо, то на спокойно текущие воды великой реки, и впервые за все время долгих странствий, ему стало так спокойно, что подумалось: "А зачем мне, вообще говоря, сын? Может, лучше просто сидеть здесь, на берегу Матери-Ганги, забыв обо всех заботах и проблемах. И счастье мне..." Все тревоги покинули сердце Ананды, и он уснул...

Прохлада, идущая с реки, позволила спать несколько дольше, чем следовало бы. Ананде даже снова пришлось делать омовение, так как он проспал гораздо больше, чем два часа. Освеженный, Ананда, высыхая прямо на ходу, отправился вверх по течению, справедливо полагая, что в это время дня йог должен "отдыхать".

...На самом берегу реки сохранилась еще какая-то зелень, но совсем рядом, чуть дальше от воды, начинались просторы выжженной травы. "Вот так и мы - как только отворачиваемся от Господа, который питает всех, тут же высыхаем и становимся ломкими и мертвыми. Но разве виновата в этом река?" - подумал Ананда, вглядываясь вперед. Наконец, он заметил одинокую неподвижную фигуру. Подобно каменному изваянию, человек сидел неподвижно. Именно как изваяние! Потому что даже следов дыхания не было заметно на теле йога. Он сидел под хорошим раскидистым деревом, которое, скорее всего, защищало от солнца большую часть дня. Но не сейчас. Полностью открытый полуденным лучам, мудрец сидел, погруженный в себя, неподвижный, как мертвец. Ананда издалека поклонился и, почтительно сложив руки, осторожно подошел. Его приход не вызвал никакой реакции, он нерешительно остановился неподалеку от йога и, не зная, что делать, стал осматриваться. Первым делом незаметно оглядел мудреца. Муни Бабу (а это был именно он) сидел в позе лотоса полуприкрыв глаза и остановив дыхание. Ананда заметил, что кожа святого была светлой, как будто ежедневные солнечные ванны никак на него не влияли.

Ананда немного опасался в открытую разглядывать могущественного йога, поэтому он стал оглядываться вокруг.

В этом месте Ганга чуть-чуть повернулась, образуя небольшой залив с полустоячей водой. Место было удобное. С одной стороны, вверх по течению, гладь воды закрывал покрытый травой холм, а с другой стороны река тоже была как бы не видна, потому что уходила в сторону. Поэтому обитель мудреца находилась как будто в низинке у озера. А сзади было еще большое дерево... За ним, в отдалении и чуть сбоку, находилась ферма, с которой пришел Ананда, а еще ниже по течению от фермы - деревушка, в которую его не пустили ночью.

Ананда уже рассмотрел все окрестности. Снова глянул на йога и, не зная, что делать, присел неподалеку. "Он относится наверно к тем святым, что выходят из медитации раз-два в месяц, если не реже, - растерянно подумал Ананда. - На теле не видно и следов дыхания. Он, может, не ест годами... Что делать?.." Просидев еще таким образом в нерешительности немного времени, Ананда тихонько и робко сказал:

- Господин?..

Никакой реакции со стороны йога, но сам Ананда испугался собственной смелости: "Еще не хватало! Мешать медитации! Да он очнется, и я получу такого "сына", что жизней так десяток из ада не вылезу! Лучше идти отсюда, забыть все, и помереть, как животное, без наследника... И тоже в ад отправиться? Если не будет сына, кто совершит шрадху?..(шрадха - это способ, благодаря которому сын может обеспечить предкам жизнь на райских планетах в течение времени, пока проводится шрадха)"

Последняя мысль остановила Ананду, когда он уже собирался уносить ноги. И он снова в нерешительности присел неподалеку от неподвижной фигуры Муни. Прошло еще какое-то время, и Ананда не выдержал. Он искренне взмолился: "О Господи! Что же мне делать?!" И в отчаянии стал оглядываться вокруг. И вдруг он заметил одну интересную деталь: йог по-прежнему сидел прямо под лучами открытого солнца (на небе - ни облачка), тогда как сам Ананда прятался в тени дерева. Тут-то его что-то и осенило. Он встал, скинул с себя курту, намочил ее в реке, выжал и, встав позади йога, голой спиной к солнцу, растянул, как зонт, рубашку над мудрецом.

Шло время. Ананда чувствовал, как кожа на его спине начинает пузыриться, а в голове что-то мутиться и мутировать. Вялая мысль пронеслась: "Буду стоять и так умру. Это благочестивая смерть, смерть в служении святому. Высшие планеты обеспечены..." И Ананда начал терять сознание, тщетно пытаясь удержать вытянутые руки с давно высохшей рубашкой. Он уже падал, когда вдруг, и не просто "вдруг", а очень вдруг, внезапно, голова его стала свежей и ясной, а тело наполнилось силами.

- Что тебе нужно? - раздался где-то внутри Ананды умиротворяющий голос.

- Ты величайший святой, ты все знаешь... - сказал Ананда и пал перед мудрецом на колени.

- Да. Тебе нужен сын. Но мне трудно поверить, что из-за такой глупости, ты готов потратить годы в бесплодных странствиях и даже пожертвовать собственным телом, к которому все вы так привязаны.

- Но дхарма обязывает семейного человека иметь сына, чтобы традиция не прерывалась, и обряд шрадхи продолжался вечно. Ведь если не будет наследника, мой род прервется, и я, и мои предки, все мы упадем на низшие планеты, в соответствии со своей кармой. А ведь семейному человеку трудно жить так, чтобы не иметь дурной кармы. Невозможно это для домохозяина...

- Но тот же закон кармы говорит мне, что в этой жизни у тебя не будет сына. Что же ты хочешь? Чтобы законы вселенной отступили перед твоим желанием?

- Да! - Ананда сам не ожидал от себя такой дерзости.

- Хм! - Муни улыбнулся, а потом спокойно согласился: - Пусть будет так. Но при одном условии...

Не веря тому, что услышал, Ананда выкрикнул:

- Все что угодно!..

Он привык: желания почти всех встреченных до этого "святых" редко выходили за рамки золотого запаса его казны.

- Условие таково: когда сын подрастет, ты отдашь его мне в ученики...

- Но... - такого поворота Ананда не ожидал совсем.

- Ко мне часто приходят с просьбой стать их учителем, но у меня из жизни в жизнь только один возлюбленный ученик. Только один. Сейчас он задержался на другой планете, оплакивая смерть моего тогдашнего тела. Я уже давно жду. Настало время ему появиться здесь, на Земле. Пусть же он родится в твоей семье. Как только он подрастет, ты отправишь его ко мне, и я буду давать наставления, как и прежде, а он, как и прежде, будет служить своему гуру... Для абсолюта - не существует времени. Ибо преходящи только тела, а суть неизменна.

- Как скажете, господин, - смиренно произнес Ананда. - Но...

- Я знаю твое беспокойство. Твой сын не будет монахом. В свое время он даст тебе внука.

- О! - Ананда вновь был счастлив. - Что я могу сделать для вас, господин?

- Что может дать нищий царю?.. Возвращайся домой. Но помни, никому не рассказывай, как ты получил сына. Мне и без того хватает ненужных посетителей...

После этих слов, снова наступила неподвижная тишина плещущей воды.

Ананда поклонился, убедился, что солнце больше не беспокоит мудреца (на него наконец сдвинулась тень дерева), набросил на плечи курту и с легким сердце зашагал прочь, не чувствуя даже боли от сожженной спины.

...Муни сразу понял, что кольцо принадлежало отцу Шанты. Ананда так и не смог передать фамильный символ своему сыну, чтобы тот передал своему... "Что ж, это сделаю я", - подумал Бабу и завернул кольцо в край набедренной повязки.

- Это место осквернено присутствием мертвеца, - сказал он, столкнув труп обратно в воду. - Поэтому омойся и принеси из деревни коровьего навозу. Все очисти здесь. Я пойду выше, за холм, пока это место не освободится от скверны.

- Хорошо, учитель, - сказал Шанта и отправился исполнять указание.

- Когда закончишь, можешь идти собирать милостыню. - Муни тоже встал и степенно направился вверх по холму, думая, как ему выполнить обещание, данное Ананде. Он обещал, что его род не прервется, и в свое время, Шанта женится и даст ему внука. Муни не хотел отпускать Шанту от себя. Он хорошо служил своему гуру, и Муни привязался к ученику. Тем более связь между ними не прерывалась уже много жизней. Бабу было неприятно думать о своем обещании и необходимости женить ученика, эти мысли нарушали спокойствие ума, что для йога совершенно недопустимо. Поэтому Муни усилием воли изгнал беспокойные мысли, опять сосредотачиваясь на объекте своей медитации.

Йог спустился с другой стороны холма и омылся (он тоже был осквернен прикосновением к мертвецу). Потом выбрал подходящее благочестивое дерево и расположился под ним, стремясь скорее усилить свою медитацию, которая становилась не такой интенсивной, когда приходилось заниматься такими отвлекающими действиями, как ходьба и купание в реке.

Тем временем Шанта быстро снял со своего тела осквернение с помощью священной воды Ганги, взял емкость, с которой он ходил за подаянием, и направился в деревню выполнять указания Гуру.

Идти до деревни было не слишком далеко, но и нельзя было сказать, что деревня - рядом. До нее было бы гораздо ближе, выбери Муни для себя место чуть ниже по Ганге. Но Шанта привык к ежедневным прогулкам по едва видной, протоптанной только им, тропинке, блуждающей в пожухшей траве, среди множества деревьев. Жители деревни не пользовались этим путем, потому что ходили к реке гораздо ниже по течению. Шанта же сам выбрал не самый близкий путь до деревни - через лес (можно было сберечь время, просто идя по берегу) - потому, что пока он не видел особого вкуса в пассивной медитации, которой его учил Муни Бабу. Шанте гораздо интересней были прогулки по лесу, где можно поглазеть на столько интересных вещей. Когда же он медитировал, то чаще всего просто засыпал, и ему было скучно. Муни хотя и ругал ученика, но не так сильно, как за другие, менее значительные провинности. Учитель понимал: нельзя требовать от подопечного того, что пока недоступно для него. Но зато можно и нужно наказывать ученика за ошибки, которые тот уже способен не совершать.

Тропинку Шанта проложил через свиноферму. Его забавляла и немножко интересовала жизнь этих отверженных. Часто Шанта останавливался у ограждения, забираясь на дерево и заглядывая во двор. Густая листва хорошо защищала, и он спокойно мог наблюдать за работой свинаря и его семейства.

Хотя Шанта был уже юношей, в некоторых вещах он вел себя, как ребенок. Все детство прожив во дворце отца, он затем сразу был отдан на воспитание суровому йогу. Не то чтоб Шанте не нравился его учитель, но... Упражнения йоги были пока слишком сложны для молодого человека. Потому-то Шанта частенько задерживался в деревне, играя с подростками, среди которых имел авторитет. Еще бы! Единственный ученик "большого йога". Иногда Шанта задерживался и в лесу. Ему часто доставалось от гуру, когда за игрой или за бездельем Шанта забывал о своих обязанностях.

Жители деревни хорошо относились к "молодому йогу", ведь он, играя с их детьми, рассказывал им все, что узнавал от учителя. А то, что Шанта каждый день приходил за едой... Любая, даже самая бедная семья, была рада, когда Шанта стучал в двери их дома.

Раньше, когда Муни еще был один, жители деревни каждый день приносили ему немного риса с овощами или фруктов. Но йог почти никогда не прикасался к пище (просто он в ней не нуждался), чем сильно расстраивал крестьян. Когда же появился молодой ученик... Тогда и самому учителю пришлось есть больше, ведь теперь он не мог постоянно находиться в медитации, вдыхая и выдыхая воздух один раз в день. Теперь надо было заботиться об ученике, давать наставления... Но главное: молодое тело Шанты никак не хотело удовлетворяться одной горстью риса в день. Жители деревни были довольны: они могли смело говорить, что у них есть собственный настоящий святой, которого они по-настоящему кормят. А иметь собственного НАСТОЯЩЕГО святого - очень почетно и выгодно. Ведь его духовная сила защищала от разных невзгод. Поэтому Шанта, когда приходил за едой для своего гуру (и для себя) получал все, что мог только пожелать. И лишь благодаря строгим правилам, - перед тем, как что-нибудь съесть, ученик должен сначала обязательно предложить это гуру, и довольствоваться остатками, - Шанта не превратился в толстого откормленного разгильдяя. Иногда он приносил Муни столько разнообразной пищи, сколько хватило бы человек на пять, рассчитывая наесться до отвала после того, как учитель съест свою обычную горсть риса. Но Муни каждый раз, особенно если замечал на блюде различные жарености и сладости, выбрасывая лишнее в реку, оставляя только простой рис, простые тушеные овощи, немножко фруктов... Одним словом, Шанта считал себя постоянно голодным, но правил не нарушал - никогда не ел в одиночку, без гуру. Ни в деревне, ни даже в лесу, вдалеке от посторонних глаз.

...Тропинка вышла из леса и повела обратно к Ганге, плутая между рисовыми полями. Скоро Шанта достиг окраины деревни, где пастух следил за большим стадом коров. Пастух, завидя юношу, поздоровался, сложив руки в приветственном жесте.

- Освобождения тебе, Гопал! - ответил Шанта, подойдя ближе. - Мне нужен свежий навоз.

И Шанта направился к ближайшей группе коров.

- Господин готовит какое-то жертвоприношение? - почтительно спросил Гопал, задав вопрос так, что вроде бы непонятно было какого "господина" он имеет в виду. Это понравилось Шанте, который еще далеко не был свободен от тщеславия.

- Да, МОЙ господин часто совершает жертвоприношения для блага всех людей. Но сегодня нам просто надо очистить место. К берегу прибило покойника. Кто-то опять пожалел дров, и тело сгорело не полностью... Сейчас придется вычищать весь берег. Да и вообще дня три пройдет, пока все осквернение уйдет. Так что ко мне лучше не прикасайся.

Во время разговора Шанта переходил от зада одной коровы к заду другой, выжидая момент. Вся хитрость заключалась в том, что надо было поймать лепешку на лету, пока она не шлепнулась на землю. Вот Шанта и ходил с блюдом, подставляя его то там, то здесь, успевая еще и уворачиваться от бойких коровьих хвостов. Сами коровы не интересовались вниманием к их задней части. И не протестовали тоже. Просто привыкли. Навоз нужен был во многих случаях. И если крестьяне довольствовались обычным, "выпавшим", то Муни требовал только "высококачественного", прямо из-под хвоста.

Гопал хотел что-то сказать, но остановился на полуслове. Он оказался сообразительней Шанты и в уме быстро просчитал, из каких селений мог приплыть труп. А так как осведомленность жителей деревни о мирских делах была выше, чем у молодого монаха, пастух сразу вспомнил, как сосед говорил ему о смерти очень богатого человека из поместья... Одним словом, разумный Гопал почуял, что мертвец - это бывшее тело отца Шанты.

- Что ты сказал? - откликнулся Шанта, увлеченный игрой. - Ах ты! Уже три-ноль в вашу пользу! - возбужденно выкрикнул он, когда очередная лепешка бухнулась на землю мимо блюда, которое он опоздал подставить на какую-то долю мгновения.

- Да нет, ничего... - Гопал грустно следил за соревнованием. Он думал, что хорошо, конечно, быть учеником великого йога, но не присутствовать на смерти собственного отца, не зажечь его погребальный костер...

- Ага! Три-один!

Через какое-то время Шанта набрал нужное количество навоза и пошел по своей тропинке обратно, сказав Гопалу:

- Еще увидимся. Я за едой еще приду.

Выполнив необходимое на берегу, Шанта взобрался на холм, посмотреть, чем занят Муни. "Хорошо, - подумал он, видя, что учитель неподвижно сидит под деревом. - Господин в глубоком самадхи, можно подольше задержаться в деревне". И Шанта легким шагом направился обратно, неся все то же блюдо.

Муни прекрасно все знал о своем ученике. Каждое воплощение с ним были одни и те же проблемы. Муни иногда размышлял, почему духовный прогресс его ученика идет так медленно. Вот уже десяток жизней ему никак не удается развить вкус к медитации. "Все бы ему развлекаться да за девками бегать, - с досадой думал Муни, вспоминая некоторые предыдущие рождения Шанты. - Может, просто виновато молодое тело?.. Интересно, может, в следующий раз попробовать и родиться так, чтобы он был старше меня?" Мысль казалась увлекательной, но дикой, поэтому Муни не стал ее развивать. "На самом деле мое собственное развитие тоже замедлилось. У меня даже создается впечатление, что я уже несколько жизней топчусь на месте... Виноват здесь не только мой ученик, на обучение которого приходится тратить время, но и я сам, - что-то я делаю не так. Может, в моей духовной практике какой-то изъян? Но разве может быть не прав великий Шанкара?" Мысль о том, что имперсональная медитация несовершенна, выводила из себя даже такого закаленного йога как Муни Бабу. "В конце концов, я не Шанкара и не могу ожидать, что моя практика даст результаты в течение каких-нибудь двух-трех жизней. К тому же я отвечаю за судьбу моего подопечного, моего ученика, которого я также должен освободить от цепей кармы!"

Впрочем, все было не так плохо, как говорил Муни. Случались у него и весьма успешные сеансы медитации, когда он получал очень глубокие реализации. Например, недавно ему почти удалось на мгновение слиться с брахмаджйоти, светящейся безличной сущностью. Это было так удивительно, что йог долго не мог прийти в себя. Удивительное состояние отсутствия заворожило его. Муни хотел вновь и вновь ощущать неощутимое. Он с удвоенными силами погрузился в самадхи почти на два месяца, но излишнее волнение помешало ему достичь желаемого состояния. Муни вышел из медитации, чем несказанно обрадовал ученика, который уже оставил надежды на возвращение гуру.

Но потом, когда досада от неудачи прошла, в йоге проснулась гордость: "Все-таки я достиг! А дальше - дело техники...". Но, видимо, "техники" не хватало. Отсюда и недовольство Муни собственным духовным прогрессом и выбранной практикой.

Вот и сегодня беспокойство, связанное со смертью отца Шанты и судьбой ученика, выводили ум йога из равновесия...

2.

Шанта возвращался в деревню. Он не знал, что сделать сначала: поразвлечься ли с друзьями или сначала собрать пожертвования для гуру. Шанта даже остановился посреди дороги, раздумывая как ему поступить. Он прислушался к себе и понял, что очень голоден. "Ну ладно", - решил он и весело пошел дальше, напевая любимы молитвы на мотив популярных деревенских песенок. Получалось забавно, хоть и на грани оскорбления.

Проходя мимо свинофермы, Шанта услышал дикий визг и с интересом забрался на свой наблюдательный пункт. Фермер резал свинью. Она вырывалась и визжала: не хотела умирать. Шанта с отвращением и удивлением смотрел на эту картину. "Неужели этот человек так глуп? Он даже, наверное, не понимает, что делает! - Шанта был взволнован. - Ведь с ним будут делать то же самое! Как можно не понимать, - даже я понимаю, - что любое действие откликнется с той же силой... Неужели он не понимает: страдания этой свиньи никуда не денутся, они не могут просто исчезнуть, они должны быть компенсированы, иначе нарушится порядок во Вселенной, как говорил мне учитель. Все должно быть уравновешено. И страдания этого существа, его страх, его агония, должны будут проявиться в страданиях, страхе и агонии того, кто стал их причиной. Причина создает следствие, а следствие несет в себе причину следующих действий. И этот круг необычайно сложно порвать. Но если нельзя порвать, зачем порождать следствия своими сегодняшними действиями, ведь эти следствия будут причиной следующих следствий... И если не возможно порвать... то надо действовать так, чтобы следствия были приятны и порождали причины, создающие приятные или нейтральные следствия?.. - Шанта запутался в своих мыслях, в которых были перемешаны наставления гуру и собственные измышления. - Но если у этого несчастного свинаря прошлая причина была в том, что сейчас он должен заниматься деятельностью, которая станет причиной его дальнейших мучений? Ведь он не может нарушить следствия, которое УЖЕ проявилось в его теперешней деятельности, он должен их компенсировать. И при этом он создает следствия, которые в дальнейшем будут причиной его следующей деятельностью. Он уже не может создавать благоприятные причины, он ДОЛЖЕН действовать так, что следствия его теперешней деятельности будут ужасными. И не может он и действовать сейчас так, чтобы в будущем не страдать, потому что теперешняя деятельность зависит от прошлых причин, она просто следствие. Но когда-то ведь эта цепочка началась?"

Шанта так погрузился в свои размышления, что чуть не свалился с дерева, и у него разболелась голова.

"Надо будет спросить учителя...", - решил он, спрыгивая вниз. Еще некоторое время отвратительная картина убийства мешала ему наслаждаться прогулкой, но вскоре Шанта избавился от неприятных переживаний и снова стал напевать, хотя теперь только грустные мелодии принимались сердцем. Муни часто учил своего ученика не обращать внимания на перипетии этой жизни. "Ведь это всего лишь иллюзия, - говорил он. - Стоит понять принцип, и она рассеется, цепочка кармы, самсара, прервется, и ты будешь свободен. Свободен и абсолютен, потому что ты и есть Абсолют". Все это Шанта легко усваивал, ведь он обучался уже не одну жизнь. Хотя что-то все-таки его не устраивало во всей этой философии... Он не понимал что. В конце концов, он просто служил гуру, который позаботится о нем, и такое положение в общем-то устраивало. Особенно если сравнивать его с положением того же свинаря или даже с положением самого благополучного жителя деревни... "Или даже князя, - думал дальше Шанта. - Да и моего отца, который не самый несчастный человек на свете. Но теперь я бы не вернулся домой во дворец. Что я там потерял? Ни за что бы не променял свою набедренную повязку на все богатства моего отца!.. А когда он меня отправлял к Учителю, как я плакал и молил оставить... Ха! Ну и дурак же был!"

Шаг все ускорялся, и вскоре даже грустное настроение покинуло Шанту. Действительно, когда думаешь, что тебе досталось от жизни гораздо меньше, чем другим, на душе становится легче. Вернее, на уме... В этом отношении Шанта не далеко ушел от обыкновенного материалиста.

Опять проходя поля и встретив пастуха ("Вот и снова я, Гопал!"), Шанта вступил на главную улицу деревни Каматакша.

- Молодой господин! - окрикнули его в первом же доме. - Не проходите мимо. Сегодня такие замечательные пакоры получились!

При этих словах в животе Шанты заурчало (любил очень пакоры), но ему пришлось сказать:

- Нет, йог не должен услаждать язык!

А сам подумал: "Все равно гуру выбросит!"

На самом деле Шанта не стремился зайти ни в этот, ни в другой дом, куда его приглашали. Он стремился в один определенный дом, который посещался им последнее время столь часто, что кое-кто уже догадывался почему.

Шанта остановился у знакомых ворот. Задумался: "Интересно, сегодня тоже выйдет она?" Он не хотел заходить сам и пока ждал, надеясь, что кто-нибудь из жильцов заметит гостя.

Здесь жила не бедная, хотя и большая, семья. Хозяин с одной женой и семеро детей. Кроме них в доме жила молодая служанка, сирота, взятая в дом больше из милости, чем по необходимости. Хозяин дома хотя и относился к ней, как к члену семьи, говорил, что, мол, если найдется жених, то мы с женой заместо отца с матерью свадьбу справим, но приданое я не дам... Не могу! У меня родных дочек шесть штук! А вместо приданого пусть будет твоя красота". Девушка была и правда на редкость привлекательна. И фигура и лицо были удивительно четких линий, а непоседливый, бойкий нрав, хоть и не был большим достоинством, почему-то привлекал молодых людей. Но женихи не ломились толпой. Приданого не было, а красоту в карман не положишь. Да она к тому же имеет неприятное свойство исчезать с годами, тогда как капитал, наоборот, с годами растет... Не нашлось ни одного отца, готового отдать сына за бесприданницу, да еще и сироту.

Время шло, Мохини росла. Уже давно прошел наиболее подходящий для невесты возраст. Она стала задумываться о дальнейшей судьбе. Раздумья были тяжелы, а выбор - небогатым. Наконец она решилась (а хозяин одобрил выбор) стать куртизанкой и таким образом превратить свою красоту в капитал, который помог бы ей в будущем спокойно прожить старость. На заработки она ездила раза два в неделю. Благо, до ближайшего города было недалеко. Профессия Мохини уважения в деревне не добавляла, но и не вызывала такого отчуждения, как профессия мясника или сборщика налогов. Большинство ее понимали, хотя и думали, что на ее месте выбрали бы смерть. Но хорошо так рассуждать, находясь на ДРУГОМ месте.

Шанте Мохини нравилась. Не то чтобы он нарушал там какие-то обеты, до этого дело не доходило. Разве что в уме...

Он любил, чтобы подаяние выносила именно она. Сам же Шанта не мог не нравиться девушке. Он тоже был красив, но его красота была другого свойства. Красота монаха, чистая красота. Когда юноша ведет отреченный образ жизни, он обретает какую-то особую потенцию, своего рода свечение, исходящее от всего тела, и особенно от лица. Кожа Шанты была гладкая, загорелая. Он почти всегда носил только одну набедренную повязку. Глаза его были подвижны и, когда он разговаривал, будто бы искрились.

Красота же Мохини была обычной, просто телесной, той, которая уходит с годами.

Мохини всегда с радостью выносила Шанте пожертвование в виде простого риса и фруктов (хозяин знал о строгостях Муни), отнимая эту почетную обязанность у хозяйских дочек, которые жаловались отцу, но тот почему-то лишь посмеивался в ответ.

Она не имела никаких видов на Шанту (слишком уж велика была разница: она - сирота, торгующая собственным телом, и он - ученик известного святого и сын богатейшего рода), но все равно кокетничала с ним. Скорее, просто по привычке.

Наконец Шанту заметили.

- Молодой господин! - раздался звонкий голос Мохини. - Вы сегодня рано. Я даже не успела надеть самое лучшее платье...

Шанта покраснел и ничего не ответил.

- Подождите немного. - Мохини выбежала из дома. Шутливо, нарушая приличия, выхватила у Шанты блюдо для подаяния и вновь скрылась, развеваясь легким и свободным сари.

Прошло немного времени (Шанте показалось, что много) и Мохини выскользнула вновь, держа наполненную отборными фруктами посудину.

- Мы пока ничего еще с утра не готовили. Не гневайтесь. Примите фрукты?..

- М-мм...

- Очень хорошие. Я сама отбирала.

Шанта взял блюдо. Он не отрываясь смотрел на девушку.

- Какой вы хорошенький, - вдруг сказала она и, смеясь, убежала в дом.

Шанта, оглушенный, пошел прочь. "Какое идиотское чувство! - думал он. - Почему какая-то глупость, сказанная одним человеком, воспринимается как глупость, а сказанная другим - будто ударяет мешком с мукой по голове?.. Самое смешное, наверное, я и в прошлых жизнях был дураком. Надо будет спросить учителя..."

Одними фруктами молодому человеку насытиться трудно, поэтому Шанта по дороге к ашраму, заглянул еще в несколько домов, собрав традиционного риса и немного тушеных баклажанов.

Шанта быстро возвращался, но не по своей тропинке, а по берегу реки - так он проголодался. Сегодня он уже много всего сделал: утром испытал стресс в истории с мертвецом, затем бегал за навозом, таскал его на себе, убирался на берегу, неоднократно купался, теперь вод снова сходил за едой... Устал и проголодался. Ему не терпелось накормить гуру и поесть самому. Оставалось надеяться, что учитель не в глубокой медитации, и Шанте не придется голодать до вечера, а потом идти за свежей пищей.

Когда Шанта подошел к родному берегу, к его большому облегчению, Муни принимал дневное омовение, собираясь пообедать.

- А, вот и ты, - почему-то насмешливо сказал он. Казалось, будто йог прочитал на лице ученика все, что с ним произошло и его желания.

Муни сел под деревом.

Шанта почтительно протянул ему пальмовый лист, на который положил всего понемногу: риса, баклажанов, по одному фрукту каждого вида. Затем присел рядом, держа блюдо с остальной пищей и ожидая, не попросит ли гуру добавки.

Муни положил перед собой пальмовый лист и, сосредотачиваясь на Высшем, прочитал необходимые молитвы. Затем, смешивая рис с овощами, он стал небольшими порциями отправлять пищу в рот, захватывая ее большим, средним и безымянным пальцами ("Есть нужно обязательно руками, - как-то объяснял Муни ученику. - Особенно еду, приятную на ощупь. Тогда чувство кожного осязание помогает правильному пищеварению и усвоению пищи. Кроме того, те, кого это интересует, могут получить больше удовольствия от самого процесса...")

Жевал Муни очень медленно, - у Шанты уже половина внутренностей наполнилась желудочным соком! Наконец гуру отодвинул "тарелку", оставив на ней все фрукты и почти все остальное. Он прополоскал рот (Шанта, как только увидел, что гуру закончил прием пищи, принес воды) и вымыл руки и ноги.

Шанта набросился на еду, в первую очередь жадно собрав остатки с пальмового листа. Муни смотрел одобрительно. Но когда с тем же рвением ученик набросился на остальное (тоже выложенное с блюда на два пальмовых листа), гуру прикрикнул:

- Ты куда-то торопишься? Немедленно прекрати глотать не жуя! Сколько раз повторять: ты съедаешь не то, что проглатываешь, а то, что усваиваешь! Многие думают - йог высохшее голодное создание, но мы просто правильно едим. Каждый кусок пищи содержит миллионы молекул праны, жизненной энергии, подобно тому, как воздух пронизан молекулами кислорода. И подобно тому, как кислород усваивается при тонком соприкосновении с капиллярами, так и прана из воды или пищи усваивается через нервные окончания зубов и языка. Необходимо тщательно обрабатывать каждый кусок пищи, подолгу держа его во рту. Вначале усердно пережевать... Выполняй! - Шанта стал медленно двигать челюстями. - Пока для них не останется работы. Затем, действуя языком, пропитывай каждый атом пищи слюной. Вот теперь начинается усвоение праны из пищи. Чувствуешь особый вкус такой простой пищи? Пока в пище остается хоть малая доля вкуса, - там есть прана. Твоя задача получить ее.

Даже если не думать о важности пранического извлечения, все равно важно правильно съедать то, что посылается нам. Правильно пережеванная и пропитанная слюной пища усваивается гораздо лучше, чем те комки, которые ты стремишься набросать в себя. Что в них толку? Они забьют желудок, но, недостаточно обработанные, выйдут из него, лишь частично оставляя свою энергию телу. Я же усваиваю целиком почти все, что съедаю. Поэтому доволен горстью риса, а тебе мало целого блюда! Неужели ты думаешь, что духовная жизнь - это обжорство или голод? Или духовная практика означает: забыть о теле? Нет! Забота о теле важна. Но не как о себе, а как о средстве, подобно тому, как мы кормим свою лошадь не для того, чтобы получить удовольствие, а для того, чтобы ездить...

...И даже если забыть о пране и заботе о теле, подумай, какое можно извлечь удовольствие из правильного питания! Именно ПИТАНИЯ, а не заглатывания. Даже из самой простой пищи можно извлечь совершенно особый вкус, несравнимый со вкусом просто набитого живота. Можно наслаждаться каждой рисинкой, перекатывая ее во рту и выделяя ее сущность (в конце концов, и она - часть Целого). После такого питания пропадают всякие желания есть некачественную, пережаренную или слишком острую пищу. Язык удовлетворяется сам по себе, без стимуляторов.

Шанта прекрасно знал все правила питания. И часто внимательно следовал им. В такие дни ему тоже хватало небольшой порции, и он чувствовал себя гораздо лучше - не приходило того сонного, вялого состояние, свойственного плотному обеду. Но иногда Шанта забывал обо всех наставления и набрасывался на еду, заглатывая все подряд.

Шанта поел, убрал за собой, все вымыл и сбрызнул место, где сидел. Теперь они должны были заняться медитацией. Муни уселся в удобной позе лотоса, приглашая последовать примеру ученика.

- Учитель, можно я задам вопрос.

Гуру кивнул.

- Сегодня я проходил мимо жилища свинаря и заглянул к нему во двор... Нет-нет, просто от туда раздавались такие крики, что я не удержался, - поспешно добавил Шанта, заметив удивленный взгляд Муни. - Я заглянул... Почему он занимается такой ужасной деятельностью? Я понимаю, что он должен это делать по карме, но ведь эта карма тоже должна была образоваться, у нее тоже должны быть свои причины, и эти причины - лишь следствие других причин, созданных ранее следствиями еще более ранних причин... И так до бесконечности. Но где же начало, и если оно есть, то почему оно разное у всех людей? Почему не все свинари или не все цари? Или мудрецы?..

Муни задумался. В наступившей тишине отчетливо слышались крики птиц ближайшего леса, шелест листвы и плеск воды.

-...Или не все птицы или звери?.. - продолжил учитель. Он сосредоточился, пытаясь создать внутри себя ответ в доступной для ученика форме. - Не так просто ответить на твой вопрос. Многие тысячелетия многие мудрецы бьются над этой загадкой. И давно решена она. Но решается снова и снова, ибо ответ и полный ответ - как свет лампады и свет солнца: и то и другое свет, но разве можно назвать их равными друг другу? Ты хочешь полный ответ? Его тебе не дам, но отвечу так, чтобы ты был доволен.

Итак, я объяснял уже, что весь этот мир - не существует. Нет ни птиц, ни животных, ни свинарей, ни царей. Все это ложные отождествления Абсолюта, Единой Сущности. И отождествления эти реальны до той степени, до какой мы их принимаем. Но принимаем их также не мы (подобно тому, как не являемся ими). Вот здесь и кроется ответ. В этом иллюзорном мире есть один враг. Он могуч, изменчив, непоседлив и неустойчив. Этот враг, будучи приручен, может стать лучшим и вернейшим другом. Но мало кому это удается... Подобно дикому и опасному зверю, он не подчиняется ни кому и ни чему, но, будучи усмиренным, верно служит своему хозяину. Но в отличие от зверя, этот враг никогда не успокаивается, и даже будучи прирученным, всегда думает, как бы убежать и вновь заняться своей разрушительной деятельностью. Самое ужасное: этот враг внутри нас...

- Это ум? - Шанта прекрасно понимал, о чем идет речь. Ведь одна из главных задач йога - усмирение ума. И Шанта на собственном опыте убедился, насколько это сложная задача. Именно покорению ума посвящались многие часы ежедневных занятий. - Но почему же все по-разному находятся в иллюзии этого мира. Кто-то думает, что он богач, а кто-то, что он нищий, кто-то мнит из себя воплощенную добродетель, а кому-то суждено быть проституткой? Ведь ум, хоть это и враг, просто инструмент, непослушный инструмент, которым надо просто научиться пользоваться.

- Ты не дослушал! - Муни сурово наморщил лоб и приподнял брови. - Именно ум является причиной погружения в иллюзию. А погружаясь в нее, мы начинаем играть различные роли, в соответствии с тем, что нашептывает нам наш собственный ум. Он играет образами, а мы в соответствии с ними принимаем те или иные обличья. Но любые действия в этом мире приносят свои плоды. Действия, дающие удовольствие уму сейчас, могут принести очень горькие плоды в будущем, а могут принести и сладкие. И действия, отвратительные теперь, могут дать радость в будущем, но могут и не дать. Но и сладость, и горечь эта - лишь для ума, она не касается ТЕБЯ. Неужели ты до сих пор не знаешь ответа на свой вопрос?

- Мне кажется, я начинаю понимать, но как же получается, что в основном люди все глубже погружаются в иллюзию, а не освобождаются от нее? Ведь они действуют и видят результат своих действий. И почему обычно что-то приятное уму приносит горькие плоды, а что-то горькое - сладкие? И очень редко по-другому?

- Ощущение сладости и горечи - иллюзорно, но при этом и противоречиво, эти понятия считаются стоящими с двух сторон, а не параллельно. Мир устроен так, что человек и его ум ставят себя в центр мироздания, поэтому, все, что благоприятно для тела и ума (а не для тебя самого), считается сладостью, а все, что неприятно и неприемлемо для тела и ума, считается горечью. Тело и ум связаны. Ум через чувства взаимодействует с объектами чувств и оценивает: "Это хорошо, а то плохо", но почти все люди устроены одинаково и все они считают благоприятным одно и то же. Отсюда возникает противоречие: все хотят одного. И даже если в мире всего хватает, ум человека склонен потреблять больше, чем необходимо его телу. В этом отличие ума человека от ума животных. Помнишь пример? Если поставить на дороге мешок с зерном, то пролетающая птица склюет только необходимое для нее, а человек унесет весь мешок, даже если он не голоден и дома у него - переполненный амбар!

А теперь слушай внимательно - будет ответ на твой вопрос. Я объясняю очень примитивным языком, потому что по-другому ты видимо не понимаешь!

Только очень разумный человек видит результат своих действий. Остальные - не видят! Что касается того, почему "сладкие" действия приносят "горькие" результаты и наоборот... Я уже ответил на это, но поясню еще: чтобы удовлетворить свое тело и ум, мы вынуждены присваивать и использовать то, что также приносит удовлетворение чужому телу и уму. Это вызывает негативные эмоции, которые действую на нас. Зависть, ненависть, злоба, гнев, вожделение... Все это сопутствует успеху. И даже если вы расходуете свои богатства на благотворительность - это спасает лишь частично... Или еще более просто: твоему языку очень нравятся жареные пакоры, но если я тебе позволю ими объедаться, ты заболеешь. И наоборот: тело и ум очень не любят голод, но насколько это великолепное средство поддержания здоровья! Человек погружается в иллюзию, потому что ему нравится в иллюзии!

- И тому мяснику со свиньями нравится?! - Шанта совершенно с другой стороны взглянул на проблему.

- Несомненно. Даже навозный жук, прокладывая очередной ход в свежих испражнениях - счастлив. Ведь это его и только его выбор! Поэтому не стоит жалеть ни свинаря, ни свиней. Они, может быть, даже счастливее нас, ибо удовлетворены своей иллюзией. Не заботься о других, достигни совершенства сам! Если бы я сочувствовал окружающим, то имел бы сейчас сотни учеников, и потерял бы собственную духовную жизнь, растрачивая энергию, пытаясь рассеять ИХ иллюзию, вместо того, чтобы бороться со своей. Так бы я никогда не достиг Абсолюта!

- Вы уже достигли Абсолюта! - Шанта изумленно встрепенулся.

- Хм! - Муни недовольно глянул на ученика. - Нет, но я близок.

Он замолчал, явно раздосадованный.

- Пора заняться делом. Хватит болтать, пора сосредоточиться на Высшем...

- Но у меня еще один вопрос...

- Хватит. Отвечу после медитации, если он еще будет тебя волновать!

3.

...Мохини весело вбежала в дом. Ей нравилось играть с Шантой, ведь она не воспринимал ничего всерьез. Милый юноша, чистый и смущенный... Она не чувствовала его интерес к себе. По крайней мере, сознательно. Ведь внешне Шанта был монахом-йогом, учеником известного Муни... И заподозрить его в том, что он заглядывается на женщин (да еще таких!), было бы оскорблением.

Возвращаясь к себе, Мохини задержалась в небольшой комнатке с тремя дверьми. Две шли в хозяйские комнаты, а одна в спальню Мохини. Девушка остановилась у одной из дверей и прислушалась. Там была хозяйка и три ее дочери (остальные ушли купаться), и Мохини было интересно узнать, о чем там говорят, ведь они тоже слышали и видели (в окно) приход юноши. Мохини на всякий случай хлопнула своей дверью (мол, вернулась к себе) и на цыпочках приблизилась к первой двери.

-...Она опять успела выскочить! - старшая дочь семнадцати лет сердито надулась. - Почему нам не дают послужить этому святому? Что, мы хуже нашей Мохини?

- Кто же вам не дает? - мать усмехнулась. - Просто именно Мохини чаще бывает на кухне и, конечно, успевает первой!

- Ну и что? - сказала самая младшая и самая "противная" из присутствующих дочка. - Разве нельзя ей запретить? Сказать, кто она, и что надо уступать старшим по положению. И вообще...

- Прекрати! - прикрикнула на нее мать. - На самом деле, нашей Мохини эти встречи гораздо нужнее... Уж я-то знаю! А вам, если подумать, они совсем и ни к чему! Ведь не святому вы хотите послужить... Ну-ка признавайтесь! Так бы вы рвались, если бы пришел сам Муни?.. Да нравится просто молодой мудрец...

Девушки потупили взоры. Но потом одна, самая разумная, спросила:

- А почему Мохини нужнее? Встречаться...

- Да потому как Шанта хоть и ученик святого, но сам-то из рода простых вайш, торговцев. Я их семью знала хорошо. Она не так давно разбогатела. А коль человек не из семьи мудреца, то какой он святой? В семье отреченного брахмана может родиться святой, но разве в семье купца родится кто-то кроме купца? - Эти обывательские и немножко оскорбительные размышления смутили подслушивающую Мохини, но она, неожиданно для себя, очень заинтересовалась и сильнее прильнула к двери. - Так что Шанта ваш заглядывается на Мохини как на женщину... Это я давно заметила. Зачем он ходит почти через всю деревню к нашему дому? А?

- Ну и что? Пусть на нас заглядывается... - старшей дочери давно пора было замуж.

- Э! Нет! Вы ему не пара, и ничего здесь не получится. Мы бедны, а его землям конца края не видно. Слышали, отец-то Шанты умер, и наш монах - единственный наследник. Заберут его от Муни! И тогда - какая он нам пара? А если останется монахом, тогда тем более! Нет, о Шанте даже не думайте!

- Но если мы ему не пара, то Мохини...

- Тут другое дело... Мохини замуж не выйдет. Сами понимаете! Но как получить ребенка без мужа? А что за женщина без сына? Кто позаботится в старости, кто поможет? Так что для Мохини хороший шанс получить ребенка от молодого святого, раз он на нее заглядывается, чем от какого-нибудь гуляки, что не умеет контролировать свои чувства! Ведь отец дает качества сына, и чем лучше, достойнее отец, тем лучше сын. А кто лучше йога, который только и занят жертвоприношениями да очищением! Он хранит целомудрие и строго исполняет обеты. Такой мужчина может дать великого сына. Даже сам Вйасадева появился у дочери простого рыбака, но от семени великого брахмана-мудреца Парашары.

- Будто мы не хотим хорошего сына...

- И не думайте! Вы обычные девушки и выйдите замуж за хороших парней из нашего круга. Такова наша карма. Шанта - это для Мохини хороший выход, но разве она сможет добиться? У нее тоже своя карма...

В комнате немного помолчали.

- На самом деле, я бы тоже хотела, чтобы у кого-нибудь из вас был сын от брахмана, - задумчиво сказала мать, - но сейчас не старые добрые времена!

Мохини уже не слышала. Она тихонько проскользнула в свою комнату и расселась на своем коврике, задумчиво подперев голову руками и стала мечтательно разглядывать потолок. Она размышляла. То, о чем говорили хозяйка с дочерьми, очень взволновало девушку. Сейчас она понимала, что втайне, - втайне даже от самой себя, - она давно уже думала... нет, не думала, а... чувствовала обо всем об этом. А сейчас она стала немного смелее в мыслях. Мачеха пробудила в ней эти чувства, и они оформились в размышления: "Действительно, что ждет меня дальше? - думала Мохини. - Сейчас я молода и мое тело обеспечивает меня и даже мою старость. Ведь я не трачу заработанные деньги на ветер, как некоторые... Но что с того, даже если я буду богатой старухой... У меня не будет поддержки, не будет семейного тепла... Может быть, однажды я не уберегусь, и у меня появится сын. Даже наверняка... Но что это будет за сын? Разве будет он опорой и защитой? Сын какого-нибудь сластолюбца, не удовлетворенного собственной женой и в бессилии ищущего забвения в вине и женщинах? Что это будет за сын? Благом будет убить его еще в колыбели... Или сын богатого бездельника, который уже с юношества таскает свой живот далеко впереди себя... Нет, права госпожа. Такой как я, необходим достойный сын. Даже более необходим, чем любой другой женщине. Ведь у них есть мужья.

...И сын мне нужен сейчас, пока я молода и здорова. Хоть и говорят, что качества ребенка зависят от отца, но тело зависит от матери!"

Мохини поменяла позу. Теперь она подпирала голову левой рукой, локоть которой упирался в колено. Голова под давлением ладони поднималась все выше, а в глазах будто бы отражалось, то о чем думала девушка, - в ее облике намечалось все больше и больше мечтательности. Мохини продолжала размышлять. Теперь ее мысли обратились к Шанте.

"...Но где найти достойного отца? Неужели хозяйка права, и я нравлюсь этому красивому юноше, молодому мудрецу? - Мохини игриво улыбнулась. - Неужели это так? Наверное, он мог бы стать замечательным отцом. Он молод, здоров, чист. Постоянно занят богоугодными делами, служит возвышенному йогу и обуздывает свои чувства... И красив... Нет, здесь это ни при чем! Главное, найти по-настоящему достойного мужчину. Но кто в нашем княжестве достойнее Шанты?" И девушка снова размечталась...

4.

Воздух тоже бывает неподвижным... Но когда он рванется ветром, что может удержать неуловимый поток? Струится ли медленно, или яростно набегает ураганом, ветер не остановить, раскинув руки в стороны и крикнув: "Стой!" Ум человека, все равно, что ветер.

Муни и Шанта выходили из медитации. Более или менее успешной для одного и полностью бесполезной для другого.

- Я чувствовал, что ты не сосредоточен! - Муни вопросительно взглянул на ученика. - В чем дело? Где блуждает твой ум? Какой смысл в медитации, если ум не сосредоточен на объекте. Это похоже на ловлю рыбы в болоте граблями, стоя на голове! Должно соответствовать место, средства, метод, цель... У тебя правильно выбрано место, ты имеешь средства и знаешь метод, но если цель отсутствует, какой во всем этом смысл? И во многом другом, что я не упомянул?.. Вот и сейчас ты будто не слушаешь! Спал ты что ли во время занятия?

Шанта во время медитации успел подумать о многих вещах. Вместо того чтобы сразу сосредоточиться на Абсолюте, он начал размышлять о карме живых существ, считая, что эта тема не слишком далека от цели медитации, и мысли в этом русле помогут встать уму на верный путь. Но потом Шанта как-то замечтался и стал размышлять о деревенских жителях и вероятной их судьбе. Потом ум прыгнул еще на какую-то тему, потоптался там и начал суживать круги, которыми он упорно ходил вокруг единственно интересного в данный момент предмета. "...Вот интересно, как проявляется карма жителей нашей деревни. Возьмем, к примеру, Гопала... Нет, лучше Мохини..." Итак, ум как всегда успешно обманул своего хозяина, и послушный Шанта стал мечтать о Мохини. Такова была медитация юного йога. Шанту из нее вывел только окрик гуру.

- Нет, я не спал сегодня, - смущенно ответил Шанта.

- Да! У тебя просто была глубокая медитация... Только вот на кого?!

- Я хотел задать вопрос... И вот все думал... Он мне очень мешал!

- Да, когда ум обеспокоен, хорошей медитации получиться не может, но что так волновало тебя?

- Я...

- О! - Муни взглянул на Солнце. - Уже время омовения.

Муни встал и направился к воде, Шанта последовал за ним. Готовился вечер. Солнце удовлетворенно глядело с неба, радуясь концу еще одного трудового дня. У Солнца редко бывают выходные... Вечерняя прохлада с реки снимала усталость, а теплая вода возвращала силу, растраченную за день. Учитель и ученик совершили положенное омовение и даже с удовольствием искупались, плавая вдоль берега.

-...Хорошо. Перед вечерними занятиями у нас есть еще время, так что рассказывай. - Муни посмотрел на Солнце. Оно вскоре должно было исчезнуть за горизонтом. Оставалось, наверное, пара часов до наступления темноты: она накрывала землю внезапно, буквально за несколько минут, а с заходом Солнца духовные занятия было лучше прекращать. Готовились ко сну и в деревне. Слышно было мычание сытого стада: коровы медленно брели по дороге, останавливаясь у своих домов и взывая к хозяевам. Скоро по всей деревне слышался звук молока: с силой вырываясь из полного вымени, оно постепенно наполняло разнообразную посуду.

В лесу стихало пение птиц, а в траве уже начиналось беспокойное движение - это ночные жители выглядывали из нор, проверяя, скрылось ли Солнце. Свирепые хищники отправлялись на покой, но сменялись другими, не менее жестокими. И те, и другие изредка оглашали своими криками лес. Вдруг, видно по ошибке, заухала сова...

Шанта удивленно глянул в сторону леса и продолжил:

-...Вот я и думаю все о ней, заместо Абсолюта! Почему так? Если я уже столько жизней занимаюсь духовной практикой под неусыпным руководством... то почему чувства все равно подчиняют меня себе? Неужели из жизни в жизнь я не могу отбросить все и достичь цели? Я хочу одного, и, наверное, искренне хочу, но ум обманывает меня, и я кручусь на одном месте... Почему? Ведь я уже столько жизней занимаюсь контролем ума! Почему он остается неустойчивым? Как мне победить его? Или хотя бы усмирить?

- В каждой твоей жизни, насколько я помню, происходило одно и тоже: ты привлекаешься одним и тем же, бросаешься с головой, погружаешься... А через некоторое время с отвращением выплевываешь, разочаровываешься, возвращаешься ко мне и, подгоняемый разочарованием, пытаешься чего-то достичь... Потом мы снова перевоплощаемся! Почему так происходит? Вспомни, что говорил Кришна во второй главе...

Учитель замолчал.

- Дхйайато вишайан... - Шанта наморщил лоб, пытаясь целиком вспомнить санскритский текст.

- Да. Как только мы видим объект, которым хотим насладиться, - будь то жареные пакоры или твоя Мохини, - Муни язвительно усмехнулся. - Мы хотим немедленно получить этот объект и попытаться успокоить чувства. Но как только мы получаем то, что хотим, мы привязываемся к этому. А если мы не получаем желаемого, то все равно развивается привязанность, которая перерастает в отчаянное желание получить объект. Но в любом случае, - получил ты желаемое или нет, - далее появляется гнев. Гнев из неудовлетворенного вожделения или из болезненной привязанности, что приносит только разочарование... Гнев все равно возникает! И он подавляет разум: мы впадаем в иллюзию и теряем разум... Гнев можно подавить, но если уж он появился хотя бы единожды, - после остаются его семена, найти и сжечь которые очень трудно. Поэтому йог не должен поддаваться гневу ни при каких обстоятельствах! Если нет гнева, то разум чист, умиротворен и способен к пониманию. Если нет объекта для гнева, то нет объекта и для привязанности. Не привязываясь ни к чему, можно вырваться из этого мира, достигнув Высшего!

- Но чувства ХОТЯТ наслаждаться объектами! Что я могу сделать?! Если я вижу пищу, я хочу ее съесть. Иначе, зачем она мне. И если я вижу красивую девушку... то...

- Ты тоже хочешь ее "съесть"! - весь этот разговор как будто забавлял Муни.

- Да... То есть, нет! Просто я не смотрю на нее как на простой камень, и возникают совсем не монашеские мысли. Получается, что я хочу...

- Начал хорошо, а сейчас ошибся!.. Не ТЫ хочешь, а твои чувства и ум! Здесь большая разница. Подсознательно (а большинство людей - вполне сознательно) мы считаем себя единым целым с чувствами и умом, но то, что хорошо для них, не всегда хорошо для нас, - для нас, как единой Абсолютной Сущности. Необходимо оторвать себя от ума, а ум от чувств. Каждая из этих частей должна выполнять свои обязанности. Ты - как продукт и одновременно источник сознающего качества, ум - как анализатор внешней и внутренней информации и чувства, как сборщики этой информации. Если каждый выполняет действие не привязываясь, то все в порядке! Единственное условие: ты должен быть выше всех составных частей себя, а точнее - составных частей не-себя. Только в этом случае можно избежать цепочки: объект - желание - привязанность - гнев - иллюзия - затмение - разрушение... Но причиной образования этой цепочки являются не чувства, а ум. Значит, победа над ним определяет успех.

Ты видишь разницу между объектами только потому, что ее видит твой ум. Почему, собственно, ты различаешь Мохини и другой подобный объект? Например, ее бабушку? С какой, собственно, стати?

- У Мохини нет бабушки, - угрюмо заметил Шанта.

Муни закатил глаза, вздохнул и, отвесив ученику подзатыльник, с безнадежностью в голосе сказал:

- Нет, это бесполезно... - И помолчав некоторое время, с напором и горячо продолжил: - Я объясняю уже непонятно на каком уровне! Даже полный идиот давно все понял бы! Или хотя бы начал понимать! Причем здесь бабушка или ее отсутствие?! Болван!..

Муни еще некоторое время распекал ученика, но вскоре счел, что достаточно проявил учебного гнева. На лице учителя немедленно исчезли все его признаки, Муни спокойно уселся, расположившись поудобнее, и с улыбкой сказал:

- Хорошо. Я объясню тебе на уровне ума, раз ты не желаешь или не можешь заглянуть глубже. В сущности своей, что есть твоя Мохини? Это совокупность кожи, волос, мяса, жира, крови, слизи, костей... И прочей дряни. - Шанта сморщил нос, ясно представив описываемое. Муни, довольный результатом, продолжил: - Это просто сочетание всего этого: Мохини - кожаный мешок с разнообразным дерьмом! Так что, когда смотришь на нее, вспоминай, что она есть на самом деле! Такое объяснение тебе понятно?

Шанте стало противно. Он взглянул на свою Мохини как бы чужими глазами. Ему вдруг подумалось: "И что я нашел привлекательного в этом мешке, обтянутом кожей? Ведь она просто мешок с дерьмом, мешок с дерьмом..." - стал повторять он про себя, смакуя слова.

- Да, учитель, - сказал Шанта наконец. - Теперь мне понятно. Как только я буду видеть объект чувств, который привлекает меня, я буду вспоминать, что он есть на самом деле, и все будет в порядке!

- Если бы все было так просто, - тихо сказал Муни. - Что ж, пользуйся этим методом! Он несовершенен и дает слишком временный результат, но на большее ты, по-видимому, пока не способен. Свобода от вожделения - чрезвычайно труднодостижимая вещь. Я стремился к этой цели, наверное, ни одну жизнь! А освобождение через отвращение... Оно не надежно, и может даже дать обратный результат. Рано или поздно, ты должен будешь по-настоящему оторвать свои чувства от объектов внешнего наслаждения, заменив его внутренним блаженством самоосознания, наслаждением понимания собственной абсолютной сущности. Только так можно поистине оторваться от внешнего мира и его объектов. Я достиг этого и наслаждаюсь своим внутренним миром, именно поэтому меня вряд ли может что-то привлечь из вне, в этом иллюзорном мире. Когда-нибудь и ты достигнешь этого уровня, но пока пользуйся тем, что тебе доступно...

-...Это только мешок с дерьмом! - повторил Шанта (вроде бы не к месту!).

Муни с укоризной посмотрел на ученика, опять вздохнул, повернулся к красноватому Солнцу и погрузился в медитацию...

5.

...Юноша стоял перед внутренним взором Мохини, и она с удовольствием размышляла о нем, но в то же время что-то ей не нравилось... Она никак не могла уловить что. Шанта казался идеальным кандидатом, но... И вдруг Мохини поняла в чем дело. Шанта ей нравился! И она нравилась Шанте. А это значит, во-первых, могла родиться девочка, а во-вторых, Шанта не был свободен от вожделения!

Мохини покраснела и откинулась к стене, обескураженная и смущенная собственными мыслями. Она перестала думать и "молча" уставилась в окно.

В комнате Мохини почти не было вещей. Да и зачем? Бывала она тут чаще ночью. Потому и необходима была одна лишь подстилка для сна. В углу стоял небольшой шкафчик с нескольким сари и "рабочими" украшениями. На шкафчике несколько книг (Мохини училась читать) и краски: как для лица, так и для стен. Мохини иногда любила рисовать, и серые стены в ее комнате тут и там были украшены различными рисунками, часто очень неплохими. Здесь были и Кришна с Арджуной на колеснице (Мохини срисовала эту картинку с иллюстрации из книги), и Господь Шива с грозной супругой, и красавица Шакунтала, отвергнутая собственным мужем... Мохини не знала правил и рисовала все, что ей нравилось.

Окно выходило в сад. Через него было плохо видно из-за москитной сетки, но свет проникало достаточно, особенно утром. Почти перед окном стояло могучее дерево Ашока. Когда была ветреная погода, оно приятно шелестело, навевая дремоту. Но сегодня было ясно, и дерево неподвижно радовалось солнечным лучам.

Мохини невидя глядела на дерево сквозь москитную сетку. Вдруг на ветку Ашоки села невзрачная птичка и радостно запрыгала. Но вот она нашла удобное место, уселась, распушилась на секунду, замерла, а потом, очевидно преодолев какие-то сомнения, решилась петь. Сначала неуверенно, с перерывами, но со знанием дела и, наконец, ее трели стали продолжительными и чистыми.

"Странно, - подумала Мохини. - Такая маленькая птичка сидит на большом дереве. Но разве священный Ашока против? Возможно, он даже и не замечает ее. Но птичка обрела и защиту, и дом, и пищу..."

Где-то вдалеке мычали коровы, и слышался шум колодца, из которого кто-то поднимал воду, тихонько напевая при этом. Мохини вернулась к своим размышлениям: "Шанта, конечно, хорошо, но..."

Мохини еще раз взглянула на дерево в саду, на веселую птичку, которая, казалось, ничего не видит и не слышит из-за собственного щебета...

- А зачем ученик йога, если есть сам йог!!! - даже не сама Мохини, а кто-то другой выкрикнул вдруг. Девушка с минуту не могла выдохнуть! Так поразила ее эта мысль. Но придя в себя, Мохини стала рассуждать, преодолев сильное смущение: "Да, это лучший отец для моего ребенка из всех возможных! Он зрел, достиг совершенства в йоге, контролирует свои чувства и свободен от греховных желаний. Он может дать великого сына, который не только будет защитой своей матери, но и прославит ее! Это будет герой, подобный самому Вьясе, как сказала хозяйка..."

Мохини вскочила с места и стала ходить в маленькой комнате от стены к стене. Она начала говорить чуть ли не в слух:

- Да, нет никого лучше... Но Муни - отреченный монах, свободный от вожделения. Как я смогу заставить его дать мне сына? Соблазнится ли он моим телом или откликнется на мольбы? Наверное, мои мечты несбыточны!.. Но ведь и Вишмамитра пал перед Менакой!.. Говорится, что мужчина не может противостоять женщине, но разве это так? Что же мне делать?!

Мохини металась по комнате, но внезапно взгляд ее остановился на изображении великого Шивы.

- О Ашутоша! - взмолилась девушка, остановясь перед изображением. - О исполняющий все желания! Смогу ли я получить достойного сына? Помоги! Ибо ты господин всех йогов, и ты лучший из йогов! Пусть Муни Бабу станет отцом моему сыну! Даже ты, свободный от всех желаний, дал миру Ганешу и Карттикейу, которые стали украшением всей Вселенной... Неужели ты не поможешь бедной женщине? Я не знаю другого прибежища... Подобно тебе Муни не имеет ни дома, ни имущества, он, наверное, твой верный слуга. Так пусть он поймет мое желание! Ашутоша, пожалуйста, помоги!..

Мохини еще долго молилась Господу Шиве, прося исполнения ее плана. Только позже, Мохини сама, а не в молитвенном состоянии, внимательно обдумала свою, столь внезапно пришедшую откуда-то, идею. И чем больше она размышляла, тем больше удивлялась собственной дерзости и все меньше верила в успех. Но идея настолько захватила ее, что вскоре она отбросила все разумные доводы рассудка. Она решилась попробовать.

6.

Обычно ученики строят для своего йога-учителя небольшую хижину, чтобы он мог укрываться в ней от ночного холода и полуденного зноя, но Муни со своим единственным учеником не имели даже соломенного шалаша - они всегда оставались под открытым небом. Благодаря могуществу Муни, москиты и другие кусачие твари никогда не беспокоили мудреца и даже случайно не пролетали над обителью под деревом у реки. Удивительное свойство этого места значительно добавляло авторитета Муни. Возможно больше, чем другие достижения йога. Простые люди ценят то, что видят. Их гораздо сильнее впечатлит простая говорящая собака, чем мудрец, достигший в своем сердце лицезрения Параматмы!

Шанту тоже удивляло это: стоило Шанте выйти куда-нибудь, - в лес ли, в деревню ли, - как на него нападали стаи комаров, но стоило вернуться к гуру, как они куда-то исчезали... Но от холода и жары, Муни ученика не спасал. Йога они нисколько не беспокоили, и Шанте приходилось выкручиваться самому. Один из зажиточных крестьян пожертвовал ему тигриную шкуру, которая с тех пор и защищала Шанту от ночного холода. С полуденной жарой было сложнее. Вначале, как хороший ученик, Шанта пытался служить своему гуру в это ужасное время. Ученик оставался рядом с учителем, пытался обмахивать его смоченными в воде листьями, укрывал от прямых солнечных лучей... Но после нескольких ударов и нескольких смен кожи у Шанты, Муни намекнул, что не нуждается в столь сильной заботе. Шанта обрадовался и с того времени в полуденные часы убегал в лес и сидел там в каком-нибудь из озер, часто нещадно кусаемый пиявками. "Они хоть без боли кусают! - думал он. - А эти летающие бестии!.." В лесу даже днем комары не давали покоя, и Шанта спасался от них под водой. Лучше всего в полдень было прятаться в доме кого-нибудь из крестьян, но Муни запретил делать это.

Муни давно проснулся и медитировал в ожидании рассвета, когда можно будет сделать омовение и снять ночное осквернение невежеством. Сегодня Муни не стал будить ученика, хотя время подъема уже настало. И Шанта проснулся точно тогда, когда его будил учитель. Сонно выглянув из-под шкуры, Шанта в уме пожал плечами и снова заснул. До рассвета оставалось совсем немного времени. Муни пришел в себя и с сожалением глянул на спящего ученика, сказав:

- Эй, лентяй! Ты не чувствуешь, что давно должен прекратить сон? - Шанта вздрогнул и открыл глаза. - Или тебе нравится существование дерева? Тебе нравится лежать как бревно? Бесчувственным, без сознания, в невежестве? Хочешь в следующий раз родиться деревом?! У меня еще ни разу не было ученика-дерева!

- Но вы не разбудили меня сегодня... - с хрипотцой ответил Шанта, приподнимаясь и ежась от холода.

- По-твоему, учитель вечно должен выполнять обязанности няньки? Я будил тебя, чтобы приучить, но теперь ты должен сам сбрасывать покров сна. С этого дня я не буду тебя будить. Вставай сам!

- Хорошо, учитель... - Шанта сел и попробовал сосредоточиться на Высшем, как его учили, но холод не позволял ни о чем думать, кроме самого холода. Шанта накрылся шкурой. Холод ушел, но вернулся сон. Борясь с собой, Шанта пытался медитировать и повторять мантры, но то и дело обнаруживал свою голову на собственной же груди. Он с досадой мотал головой, опять выпрямлял позвоночник, сосредоточив взгляд на переносице, но сознание вдруг снова покидало Шанту, и он приходил в себя, падая назад, вслед за упрямой головой, и перехватывая ее в полете... Закрыв рот, Шанта продолжал свою пытку. За этим занятием его застал рассвет...

- Пора... - Муни встал и подошел к воде. Поклонившись священной реке, йог вошел в ее воды. Шанта вылез из-под своей шкуры. Утренний холод немедленно проник под кожу: она покрылась пупырышками, а зубы Шанты защелкали друг о друга. Он быстро приблизился к воде, судорожно прочитал молитву и залез в воду целиком. Река несла с собой тепло прошедшего дня, и Шанта с наслаждением расположился в ее токах.

Солнце спокойно поднималось, окрашивая все вокруг. Просыпались птицы и, пока еще не уверенно, начинали свои переговоры и перепевы. Начинал гулять ветерок: он как будто таился в лесу всю ночь, а теперь его спугнул нежданный свет, и ветер заметался в поисках потерянного убежища. Ночной холод быстро отступал. Все знали, что через какой-нибудь час от него не останется и следа, и наступит самая приятная часть дня, когда нет ни холода, ни жары. Поэтому Шанта затягивал омовение, не желая вылезать из теплой воды. Муни уже вышел и ждал ученика на берегу, сменив набедренную повязку и обсыхая.

- Вылазь, - наконец приказал он, и Шанта послушно вышел из реки и сел напротив учителя, безуспешно сдерживая дрожь во всем теле.

...Несколько упражнений хатха-йоги быстро согрели тело Шанты. Он перестал дрожать, и холод убрался из-под его кожи, вернув ей гладкость.

Они прозанимались пару часов с одним перерывом, когда Муни обучил ученика новому упражнению и напомнил, что даже в хатха-йоге главное это не асаны, а состояние сознания.

- Ну хорошо, закончим на сегодня, - сказал вдруг Муни, видя, что ученик давно жаждет этих слов. - Можешь идти в деревню.

- Да, учитель...

- И помни, о чем мы говорили вчера, - Муни усмехнулся. - Обходи дом своей Мохини стороной!

- Но господин, я хотел проверить, как действует метод, который вы мне дали... - сказал Шанта, остановясь на полушаге.

- А?!.. Пробуй...

Йог погрузился в себя, а юноша направился в деревню, повторяя про себя: "Она лишь кожаный мешок с дерьмом! Кожаный мешок, набитый мясом, жиром, костями, мозгом и испражнениями. Кожаный мешок, кожаный мешок... Набитый дерьмом, набитый дерьмом..." Вдохновляемый этими мыслями, Шанта бодро шагал по направлению к деревне, намереваясь сразу же обратиться в дом Мохини.

А она уже ждала его. Коровы были подоены, и Мохини готовила утренние молочные сладости. Она как всегда встала раньше сестер, но сегодня не просто раньше, - что значат какие-то там полчаса? - а много раньше: девушке не спалось, ее тревожили и волновали мысли. Она проснулась еще ночью, и все думала, думала... Она была то уверена в успехе, то полностью теряла всякую надежду. Она была как в горячке!

Теперь Мохини готовила, и она как-то успокоилась, сосредоточась на сладостях. Она думала, как их будут есть Муни с Шантой, и очень старалась.

На кухню несколько раз с завистью заглядывали хозяйские дочки, ругаясь про себя. Мохини не замечала их, - она была полностью сосредоточена, помешивая густеющее молоко. Когда у Мохини все было готово, Муни как раз прервал занятия хатхой и отправил ученика за едой. Перед тем как погрузиться в медитацию, Муни вдруг подумал, что вроде бы голоден! Немало удивясь такой мысли, йог все же отбросил ее...

Шанта приближался к дому Мохини, повторяя в уме свою "мантру". Ему становилось весело в предвкушении того, как он сейчас победит с помощью замечательного рецепта учителя.

Шанта подошел к дверям и уверенно постучал, гордо и неприступно подняв подбородок. Мохини заметила гостя и засуетилась, добавляя последние штрихи, украшая приготовленное угощение. Она украсила сандеши взбитым маслом, выводя затейливые узоры. Фигурные бурфи покрыла орешками, выложив своеобразную мозаику, и ароматизировала розовой водой йогурт в глиняных чашках.

Пока Мохини все это проделывала, Шанта в ожидании постепенно терял уверенность. "Где этот мешок с... костями!" - думал он, переминаясь с ноги на ногу. Наконец Мохини вышла и неуверенной походкой подошла к юноше. Как много изменилось за прошедший день и ночь! Уже не было той беспечной, невинно заигрывающей девушки. Мохини даже хотела надеть свое лучшее сари, в котором она ездила в город на работу, но в последний момент передумала, зная, что за ней наблюдают...

Мохини протянула руки и взяла у юноши поднос. Сейчас в движениях девушки не было той легкости и непринужденности. Каждое свое движение Мохини, казалось, продумывала! И получалось неловко.

Шанта же твердил свое. Когда Мохини подходила, он, опасаясь сразу глядеть ей в лицо, думал: "Вот идут две ноги - кости обтянутые жирным, пропитанным кровью мясом..." Его стало слегка подташнивать. Когда Мохини подошла и забрала поднос, Шанта немножко оправился, услышав ее красивый голос:

- Я сейчас, подождите немного, господин...

Мохини повернулась и медленно, профессионально пошла в дом. Шанта глянул ей вслед и подумал: "...А сзади - два больших куска жира!" Эта мысль вернула юноше потерянную было уверенность, и он стал описывать все прелести Мохини в том же духе...

Вскоре девушка вышла и отдала полный поднос. Шанта принял и высокомерно благословил, ликуя внутри: "Вот я какой!" Взглянув еще раз на Мохини сквозь призму отвращения, он повернулся и торжественно отправился восвояси.

Мохини едва заметно пожала плечами и вернулась в дом. К ней вышла хозяйка:

- Что, опять к тебе приходил? Смотри не упусти парня! - засмеялась она, через окно провожая взглядом Шанту.

Мохини смущенно улыбнулась: знал бы кто-нибудь, что в действительности у нее на уме!

- Что-то сегодня не так с молодым господином, - ответила она. - Наверное, не здоров.

- Почему? Вон как бойко ушагал!

- Когда я отдавала поднос со сладостями, у него лицо исказилось... Как будто я кусок мяса ему предложила!

- Показалось, наверное. Все знают, что твои бурфи - самые вкусные в деревне, а юноша сластена еще тот!

- Вот я и думаю, что он нездоров...

- Может, сходишь к нему, узнаешь, не нужно ли чего? Скажешь, мол, показалось нам, что вы не здоровы...

- Ну уж нет!..

- Да чего ты испугалась! Гнева Муни? Так ты же с добром пойдешь! Или тебе только показалось, что Шанта выглядит больным?

Мохини задумалась: "А ведь это очень кстати. Сказать, что хозяйка послала справиться о здоровье... или просто спросить, не нужно ли чего. За одним на Муни посмотрю..."

- Ну что задумалась? Хочешь, я тебя пошлю, раз сама боишься?

В комнату заглянула подслушивающая за дверью старшая сестра:

- Давайте, я сха-ажу!

- Нет-нет, - Мохини сразу очнулась. - Я сама!

Хозяйка не скрываясь рассмеялась и, щелкнув дочь по носу, вышла.

- А ты знаешь, что мать про тебя и Шанту говорила? - с досадой бросила старшая дочка.

- Что, Камалакша?

- А то... - В эту минуть из двери высунулась рука хозяйки и утащила упирающуюся дочку.

Мохини тихонько рассмеялась и вновь вернулась к своим мыслям. Она вспомнила вдруг, что в общем-то и не видела своего "избранника", Муни Бабу. Нет, конечно, она, как и большинство жителей деревни, глядела на его обитель, видела и его самого с далекого холма. Но это не в счет. Лишь небольшое количество жителей, не слишком низкой касты, осмеливались обращаться прямо к Муни. Женщины же без особой нужды даже и не приближались к той части реки, где обитал йог. Что уж говорить о Мохини! Так что ей чисто по-женски было интересно посмотреть на будущего отца своего ребенка.

Шанта возвращался к учителю и даже не глядел на поднос со сладостями! Он ликовал: "Я победил вожделение! Вот так учитель!" В таком радостном расположении духа Шанта приблизился к учителю и поставив перед ним поднос, сказал, во всю улыбаясь:

- Получилось!

- Что получилось? Достать такие замечательные сладости? - Муни добродушно посмотрел на ученика, а потом еще раз на угощение.

- А?.. - Шанта с недоумением глянул на поднос и только сейчас заметил, какая там была вкуснятина.

- Да нет... - уже с меньшим энтузиазмом продолжил он. - Ваш рецепт помог. Очень хорошо помог! Сегодня Мохини у меня не вызвала ничего, кроме отвращения! Я победил...

- Любовь, отвращение... Пока ты не научишься смотреть на все одним взглядом, ты не достигнешь совершенства. Что толку в том, что ты заменил одно чувство на другое? Одну привязанность на другую? Одно временное обозначение на другое? Истинно разумный просто не видит различий между временными объектами этого временного мира. Он одинаково смотрит и на красивую женщину и на уродливую старуху, на камень и слиток золота... Вот к чему ты должен стремиться! А не к развитию отвращения к одним объектам, любви к другим и ненависти к третьим. Это безнадежный путь.

- Но ведь сработало!.. - Шанта не совсем понимал. - Ведь вожделение, которое я... испытывал к Мохини, могло увести меня с духовного пути! Вы сами говорили, что это уже случалось не раз в моих прошлых жизнях. Но разве может отвращение увести с духовного пути?

- Уводит не вожделение или отвращение, или какое-то другое чувство. Уводят не чувства вообще, а привязанности. Какая разница, какое чувство ты испытываешь к объекту в данный момент? В любом случае ты привязан к нему, к объекту чувства. Через вожделение ли, гнев ли... А чувства легко трансформируются одно в другое. Очень легко. Все дело в привязанности к объекту чувств. Если ты разорвешь привязанность, то о воздействии на тебя не будет и речи. Сейчас ты привязан к Мохини. Вначале ты думал, что это вожделение, теперь думаешь, что отвращение. Но что изменилось?! Объект остался прежним! Только если ты будешь глядеть на Мохини, как на сотни других женщин, или мужчин, или камней... ты достигнешь успеха.

- Но чувства хотят наслаждаться объектами. И если я не дам объект, окрашенный отвращением, они обратятся к объекту в более неприятной окраске! Ведь одни чувства более разрушительны, чем другие, и создают более сильные привязанности. Может, лучше заменять самые опасные чувства на безвредные или хотя бы на менее разрушительные для духовной жизни?

- Ты прав и не прав одновременно. То, что одни материальные чувства и привязанности лучше, чем другие - это не верно. Так думает твой погруженный в иллюзию ум. Но ты прав в том, что для ума и чувств хорошо бы найти такой объект, который бы вытеснил все временные обозначения этого несуществующего мира, и заставил обратиться тебя, - хотя бы через ум и чувства, - к абсолютному миру, миру без обозначений и объектов. Обращение к твоей абсолютной сущности - вот истинное наслаждение души. Как только ты почувствуешь его, - даже мельком, - все в этом мире потеряет притягательность, и аромат, и цвет...

Муни замолчал, как будто что-то вспоминая. А Шанта стал разглядывать принесенные сладости, одновременно с этим обдумывая сказанное учителем.

-...Может быть, отвращение предшествует отречению? Ведь привязанность к объекту уже есть, и чтобы разорвать эту привязанность, необходимо так взглянуть на объект привязанности, чтобы он просто перестал привлекать! Взглянуть через отвращение...

- Что ж попробуй! - смеясь сказал Муни, взяв с подноса сандеш и демонстративно откусив от него кусочек. - Попробуй развить отвращение к этим сладостям! Чтобы уничтожить привязанность...

Муни с удовольствием жевал. Он чувствовал, что с ним сегодня не все в порядке, наверное. Все время, пока он проповедовал ученику на счет отречения от чувств и их объектов, сам Муни думал только о сладостях на подносе! И не утерпев в конце концов, он воспользовался удачным моментом... Сандеш таял на языке, словно молоко, вылитое в лесное озеро. Вкус, как казалось Муни, ощущался далеко в горле, растворяясь только где-то на подступах к желудку. Крупинки сандеша разбегались во все стороны и прятались в каждом удобном и неудобном месте, источая отовсюду свой аромат. Под языком и на языке, на зубах и между ними, на щеках внутри и чуть ли не снаружи!.. Удивительный вкус заполнил весь рот мудреца. Но даже и этот, казалось бы непревзойденный вкус, менялся. То и дело на языке таяли крупинки пальмового сахара - такие микроскопические и так умело расплавленные, что даже и не понятно было, что это за чудесные вкусовые крапинки попадаются то и дело. Кроме того, ближе к центру сандеша, крупинки сахара были все более и более сгущенными, и вкус от этого также изменялся, становясь насыщеннее.

Муни дожевывал сандеш и анализировал свои ощущения. Ему было и досадно, и интересно одновременно. Он взглянул на Шанту и рассмеялся. Внутренняя борьба ученика была видна снаружи! У него что называется текли слюнки.

А Шанта пытался выполнить указание гуру. "Я не голоден, я не голоден, - сначала повторял он. - Все, что я вижу на подносе, через какое-то время превратится в..." Сами знаете что. И Шанта во всех подробностях представлял себе "продукт переработки". Это помогало только пока юноша не смотрел на поднос. Когда же взгляд останавливался на сладостях, отвратительная картина, созданная в уме, таяла. Тогда Шанта решил не отрывать взгляда от объекта (то есть от сладостей) и накладывать свое отвращение прямо на него. И даже это через какое-то время у него в той или иной степени получилось, но стоило ему взглянуть на Муни, когда тот с удовольствием, разве что не жмуря глаза, откусывал очередной кусочек!.. Шанта отвел взор.

Через какое-то время Муни насытился. Он съел бы еще, но вдруг заметил, что проглотил уже больше половины всех сладостей! Обычно Муни довольствовался одним маленьким сандешем и не сладким йогуртом. "Пожалуй, традиция есть утром молочные сладости пошла мне во вред. Я ведь не Девата, в конце концов!" - Муни сердито закончил завтрак и встал, разрешая приступить к еде ученику. Когда Муни вернулся с реки, Шанта уже заканчивал, дожевывая с набитым ртом.

- Если уж наслаждаешься, хоть делай это с толком! - бросил Муни, сев невдалеке, ожидая, когда ученик очистит место "пира". Тот сделал вскоре все, что необходимо.

Учитель и ученик стали готовиться к дневным занятиям, а в это время Мохини пыталась прогнать страх и настроить себя. Она очень хотела отправиться и посмотреть на своего избранника. Тем более сложились такие благоприятные условия: вроде бы больной Шанта и прямое указание хозяйки сходить к мудрецам, на которое можно при случае сослаться... Но Мохини все равно боялась... Даже не боялась, а как бы опасалась чего-то: при мысли о предстоящем путешествии у нее пробегал холодок внутри.

Мохини тихонько собиралась. Выбрав платье поскромнее, она умело нанесла косметику - так, что не было ничего заметно, хотя глаза и губы стали необычайно выразительны. Мохини тщательно уложила волосы и сняла на всякий случай даже те простые украшения, которые носила дома. Глянув в зеркало, девушка осталась довольна.

- Ну что, готова? - В комнату заглянула хозяйка. - На вот, возьми.

Она протянула пузырек с желтоватым снадобьем:

- Это бальзам Вишну. От всяких умственных болезней. Если молодой йог болен, то болен от расстройства, - не знаю уж какого, - так что бальзам поможет. Стоит только втереть его в голову и виски!

- Впрочем, - добавила хозяйка подумав. - Ничто тебе не мешает втереть его и еще куда-нибудь... - Она выдержала паузу и закончила: - Ну на шею там, на грудь нанести...

- Да, госпожа, - только и сказала Мохини, потупив взор. Она думала о своем, и хозяйка делала неправильные выводы, видя смущение Мохини. Точнее, не совсем правильные!..

Мохини вышла из дома и медленно зашагала по серой дороге. Эта дорога была одной из главных в деревне, поэтому при каждом шаге на ней поднималась тучка мелкой въедливой пыли. Но Мохини скоро сошла с нее на заросшую травой тропинку, что вела прямо к реке - девушка решила идти берегом.

Мохини не спешила. Она задумчиво оглядывала все вокруг, как будто была здесь в первый раз. Выйдя к берегу, она задержалась, присев на крупный камень. Девушка смотрела на гладь воды и думала: "Как здесь красиво!" Но подобно тому, как поверхность реки - всего лишь незначительная ее часть, так и мысль эта - лишь плавала на поверхности ума, скрывая глубинные течения. Мохини не думала прямо о том, что ее действительно интересовало и беспокоило - эти волны ходили где-то в глубине, покрытые тонкой пленкой внешнего выражения сознания. Мохини брала из прибрежного песка камешки и бросала их в воду, бросала легко, без размаха. И камень разбивал тонкую пленку.

Мохини склонила голову на плечо, и через некоторое время ей совсем не хотелось никуда идти, она желала просто сидеть на этом берегу, смотреть на воду и кидать (или не кидать) камешки. Но она преодолела себя и встала. Она пошла берегом реки, и шаг ее становился решительнее.

Дневные упражнения у Муни шли насмарку. Он никак не мог достичь медитативного состояния. Сказывался обильный завтрак. Кровь отливала от головы к желудку, и Муни вживую ощущал, как медленно, но неотвратимо тупеет. Ученик давно уже застыл в Падмасане и медитировал... или спал, или имитировал медитацию... или сон. Одним словом, Шанта занимался. Не лучше и не хуже, чем обычно, а Муни все ерзал, постоянно теряя контроль над умом.

Мохини приближалась. Вот был уже виден холм, с которого когда-то она смотрела на обитель йога... Девушка замедлила шаг. Ее сердце, успокоенное у реки, вновь тревожно забилось. "Что я им скажу?" - думала она, вертя в руках пузырек с бальзамом, постоянно открывая-закрывая крышечку. Так, с пузырьком в руках она поднялась на холм.

Муни все не мог сосредоточиться. Он то и дело полностью открывал глаза и в раздражении оглядывался. Вот знакомое дерево, вот ученик, неизменно текущая река... Трава, пожухшая вверху и зеленая у реки. Все было привычно. "Значит это внутри", - в который уж раз сказал себе Муни. Вдруг он заметил необычное движение на соседнем холме - из-за него кто-то поднимался. Вначале показалась голова с неясно различимыми волосами, потом также неразличимый бюст, талия и бедра... Вскоре весь человек показался над холмом, где в нерешительности остановился. "Хм! Это интересно, - подумал Муни. - Уж не подружка ли это нашего Шанты? Не та ли самая Мохини? Любопытно, под каким предлогом она сюда заявилась? Неужто просто так осмелилась? Тогда отдаю должное ее дерзости!"

У Муни исчезла досада на себя. Он еще раз глянул на девушку и закрыл глаза.

Мохини не поняла, что ее заметили. С холма она видела, что у дерева неподвижно сидят две мужские фигуры. Нерешительность девушки росла. Она остановилась на самой вершине холма и не знала, куда себя деть, куда бежать. "Может, вернуться? - в отчаянии спрашивала она. - Пока не поздно, пока меня еще не заметили?"

Время шло, а Мохини все стояла. Муни снова открыл глаза. "Ага, еще тут и все на том же месте! Значит, девушка не наглая и пришла с каким-то делом. Иначе бы давно спустилась".

- Иди сюда! - крикнул Муни. Его сильный, как труба, голос будто ударил Мохини и Шанту. Оба очнулись. Шанта изумленно посмотрел на учителя, а Мохини заторопилась вниз по холму, сосредоточенно глядя под ноги и держа руки на весу, как будто боясь упасть.

Шанта, проследив взор учителя, оглянулся. Он обмер на секунду, а в следующий миг весь внутренне встрепенулся.

- Это Мохини... - сказал он сквозь зубы. - Он внимательно посмотрел на приближающуюся девушку, но вдруг спохватился и быстрее стал повторять: "Она лишь кожано-жировой мешок..." Ну и так далее.

- Я понял, что Мохини, - усмехнулся Муни. - Но у нее какое-то дело, и она уже давно стоит на том холме. Пускай выкладывает свою проблему и оставит нас. Потерпи немного.

- Я практикую ваш метод. Один раз мне он помог. Я надеюсь на него и теперь!

- А? Ну-ну! Только если ты о методе глядеть на объект через различные окраски, "менее опасные для духовной жизни", то это не мой, а твой метод! О своем я тебе говорил, но видно без толку... Впрочем...

Мохини приблизилась на пару десятков шагов.

- Стой! - сказал Муни. - Что привело тебя? Одну. Разве ты не знаешь, что женщина не должна быть одна?

- Я... я... - Мохини дрожала от страха. - Молодой господин... Когда пришел... Утром. Когда пришел молодой господин... Я думала... Я подумала... Мы подумали... Да! Мы подумали. Молодой господин больной... Он как больной был... Мы беспокоились... Я беспокоилась... Бледное-бледное лицо! Заболел молодой господин? Хозяйка сказала: "Иди!" Я иду, пришла... Вот Вишну бальзам.

Все это Мохини говорила долго, запинаясь и оговариваясь, но к концу речи уверенность стала возвращаться к девушке. Она протянула пузырек и сказала, смущенно вспоминая игривые слова хозяйки:

- Вот, госпожа прислала... Это бальзам Вишну. Его надо втирать в голову и... и грудь.

- Ага! - Муни засмеялся, он сразу все прекрасно понял. - Так работает твой метод? А, Шанта? Тебя даже за больного приняли! Уж если ты практикуешь отречение через отвращение, то старайся, чтобы хоть отвращения-то на твоем лице не было видно!

Шанта сидел неподвижно, как с каменной маской на лице. Казалось, он не слышит своего учителя.

- Ну ладно, - сказал Муни, не дождавшись ответа. - Пытайся...

Муни сделал вид, что забыл о Мохини и закрыл глаза, застыв в полной неподвижности - не было видно даже дыхания.

Мохини некоторое время тоже хранила почтительную неподвижность, но время шло, а ничего не менялось: перед девушкой будто сидели две статуи, одна с открытыми, а другая с закрытыми глазами... Мохини устала от неподвижности и начала потихоньку переминаться с ноги на ногу.

Но неподвижность в этой сцене была лишь видимостью. Внутри у Шанты происходила нешуточная борьба, да и Муни гораздо более активно, чем обычно, анализировал свои внешние ощущения. Чем больше проходило времени, тем сильнее становилось беспокойство обоих.

Шанта поначалу ухватился за свой метод, и он какое-то непродолжительное время давал результаты, но затем, в какой-то неуловимый миг, Шанта подумал: "А ведь это очень симпатичный мешок с костями!" И все! Его медитация вернулась на круги своя. "Как здорово обтянут этот мешок с мясом и костями, какая гладкая у него кожа и какая приятная форма!.." Шанта спохватился, заметив, что думает как-то не так, но было уже поздно...

- Тьфу-ты! - подумал Шанта. - Отвращение перешло в вожделение... Почему? Хотя учитель меня предупреждал... Ну почему у меня ничего не получается!!!

Шанта посмотрел на испуганную гостью и чуть не заплакал.

- Ну когда же гуру как следует обучит меня своему методу? Он вот сидит и бровью не ведет, забыв, наверное, обо всем, кроме Высшей Цели, а я думаю о чем угодно, лишь бы подольше оставаться в этом безумном мире внешних чувств!

Шанта был не прав. Сейчас Муни не был в медитации, он просто сидел с закрытыми глазами. Заметив и почувствовав, что Шанта потерпел неудачу, Муни с облегчением открыл глаза и снова взглянул на Мохини.

Та встрепенулась, заметив, что мужчины ожили. Ведь она уже больше часа, боясь как следует вздохнуть, стояла от них в двадцати шагах, не смея ни уйти, ни позвать!

- Оставь бальзам там, где стоишь! - приказал Муни. - И иди. Передай хозяйке, что я благословляю ее...

Мохини наклонилась и поставила пузырек на траву. Медленно повернувшись, она побрела обратно, вверх по холму, чуть не падая на затекших ногах.

- Как успехи? - спросил Муни, когда Мохини скрылась за холмом.

- У меня не получилось... Я не знаю почему! Сначала все шло нормально, но потом... Я даже не знаю, что произошло!

- Ум снова обманул тебя. Вот и все, что произошло. Дело в том, что твой метод был основан на деятельности ума, - именно через него ты смотрел на объект, - а ум - ненадежный помощник! Пока ты надеешься на силу ума и останешься на уровне восприятия через него, ты будешь терпеть неудачу... Сходи возьми бальзам. На солнце ему делать нечего.

- Зачем он? Ведь я не болен. Ей просто показалось...

- Этот бальзам успокаивает и устраняет многие умственные расстройства, так что не помешает немного втереть его в твою голову!

Муни задумчиво смотрел, как Шанта сходил за пузырьком, немного помазал обритую голову, поставил пузырек в тени под деревом и присыпал землей.

- Хорошо... - Муни снова выпрямил позвоночник. - Продолжим занятие.

- Да, учитель, - сказал Шанта и подумал: "Какая уж теперь медитация!"

Он был прав не только в отношении себя. У Муни сегодня тоже ничего не получалось! Внешне это никак не проявлялось, разве что едва заметное вращение глазных яблок выдавало внутренне беспокойство. Муни потерял привычную сосредоточенность, и это все сильнее раздражало его. "Проклятые сладости", - думал он. Но дело было не только в сладостях... Хотя в этом Муни упорно не признавался даже подсознательно. Чувства мудреца, как какие-нибудь змеи после зимней спячки, начинали кусать его изнутри, пытаясь выбраться наружу, словно из собственной норы. А Муни, как заклинатель, потерявший свою дудку, шипел на них в ответ и готовился к бегству... Но йог удержался, не уступил. Постепенно, шаг за шагом, змея за змеей, он сворачивал чувства в крепкие узлы. Не сразу это удавалось: то одна змея то другая внезапно разворачивались, как пружина, и снова жалили. Иногда даже сильнее... Но Муни продолжал свою работу, ведь он был опытным йогом и не обращался за помощью к уму, работая с чувствами напрямую. И к вечеру, наконец, Муни снова почти вошел в нормальное медитативное состояние. Мешал только возбужденный ум, который, хоть и отключенный, метался где-то неподалеку, не зная чем себя занять и постоянно настойчиво предлагая свои услуги.

Уже был вечер, когда Муни неожиданно открыл глаза и сказал:

- Сходи в деревню!

Шанта от неожиданности проснулся.

- Да, учитель, - привычно сказал он и, не раздумывая, отправился в деревню.

Когда ученик ушел, Муни осторожно вынул из земли пузырек с бальзамом Вишну и медленно, слой за слоем, стал втирать его себе в затылок и лоб. Густой бальзам холодил кожу и приятно пощипывал. Муни довольно усмехнулся и поставил пузырек на место. Бальзам помог, и медитацию Муни больше ничего не прерывало. Даже когда вернулся Шанта с подносом риса и несколько раз позвал учителя, Муни остался неподвижен. Он полностью погрузился в себя, будто наверстывая упущенный день. Шанта остался голодным: весь рис пришлось выбросить через пару часов, когда юноша убедился, что учитель не собирается приходить во внешнее сознание. После чего Шанта побыстрее лег спать, чтобы забыть о голоде. А Муни так и остался сидеть всю ночь, до утра, забыв обо всем на свете...

...Мохини облегченно вздохнула, когда ее наконец отпустили. Она простояла больше часа под солнцем! Да еще почти без движения. Мохини чувствовала, что скоро с ее одежды начнет капать пот, и она сварится в собственном соку! Но вот Муни открыл глаза и сказал: "Иди! Я благословляю..." Мохини как могла быстро поставила пузырек с бальзамом и заспешила обратно, вверх по холму. Ноги, затекшие от долгой неподвижности, не слушались, но постепенно приходили в себя, и идти становилось легче.

Как только Мохини перешла на другую сторону холма, она как будто испытала еще большее облегчение, чем тогда, когда ее отпустили. Весь путь вверх по холму девушка чувствовала, как сзади в спину что-то давит, притом так ощутимо, что Мохини не имела никаких сил обернуться, а только торопилась вперед, чтобы уйти от этого давления. Мохини знала, что на нее смотрят, но не могла понять кто.

За холмом она остановилась и передернула плечами, сбрасывая липкий и тяжелый взгляд. "Ну вот и сходила", - подумала она и медленно пошла вниз, не замечая ничего вокруг, погруженная в свои мысли.

"...Какой он страшный! - думала девушка. - Может, лучше все-таки Шанта?.. Нет! Главное сын, а не собственное удовольствие. Но как я смогу? Муни так отречен, что ему за дело... В конце концов, кто я такая?! Но мудрец должен с сочувствием относиться к простым людям... К их потребностям..."

Мохини шла берегом реки, невидящим взором оглядывая берег. Глаза заметили вдалеке рыбака, но прошло какое-то время, прежде чем его образ всплыл в сознании и породил мысль: "А может все бросить и выйти замуж за сына свинаря? Отец его готов принять даже такую невесту как я! Но я не приму такого мужа! Что он мне может дать? Защиту? Сыновей?.. Нет, мой выбор самый лучший!"

Мохини возвратилась в деревню.

Становилось все жарче, и жизнь снова замерла: люди прятались в своих домах, стремясь уйти от беспощадного дневного солнца и отдохнуть - ведь за утро жители деревни успевали сделать немало.

Мохини хлопнула дверью и на этот звук сразу вышла хозяйка с дочерьми.

- Ну как? - неопределенно спросила она.

- Они приняли бальзам и благословили наш дом, - ответила Мохини, стремясь уйти к себе в комнату. Но хозяйка, закрыв собой дверь, продолжила расспросы:

- Что сказал Муни? Шанта? Рассказывай подробно! Был ли Шанта болен, или тебе показалось? Как тебя приняли?

- Сама втирала мазь? - перебила мать старшая дочь.

Мохини задумалась, вспоминая подробности.

- Я волновалась... - наконец произнесла она. - Но они что-то говорили. Я так и не поняла, был ли болен молодой господин. Но мазь взяли, значит...

- Мазь сама втирала? - повторила хозяйка вопрос дочери.

- Нет. Меня даже близко не подпустили. Я просто поставила пузырек и ушла...

- А почему так долго?

- Я не сразу решилась... Сидела у реки...

- Понятно! Ты сегодня вечером поедешь в город?

Мохини не сразу поняла смысл вопроса.

- Да, я помню... - соврала она наконец и настойчиво пододвинулась к своей двери.

- Ну ладно... - хозяйка отступила и вместе с дочками вернулась к домашним делам.

Мохини вошла в комнату. За последними событиями девушка совсем забыла, что сегодня вечером она должна ехать на работу. И если обычно этот факт никак не беспокоил Мохини или даже вызывал легкое возбуждение, то сегодня... Ей совсем не хотелось ехать, и было как-то противно.

Мохини просидела в комнате до вечера. Ей вдруг пришло в голову, что с рождением ребенка - и даже раньше - ее заработку придет конец! Ведь чтобы получить достойного сына, недостаточно иметь достойного отца. Важно, а может быть и необходимо, и самой быть чистой... Ну или хотя бы стремиться к чистоте... Так размышляя, Мохини решила, что пойдет на работу сегодня в последний раз, а там пройдет какое-то время и она сможет избавиться по крайней мере от грубого осквернения. От грязи своего и чужого вожделения. Так решив, Мохини стала одеваться. Повозка, которая отвозила ее (за небольшую плату) в город уже ждала на улице.

Мохини привычно наряжалась. Вернее сказать, руки привычно наряжали тело Мохини, потому что сама она в этот момент была далеко... Она то думала о своем дерзком плане, то неожиданно вспоминала о накопленных деньгах и пыталась сосчитать их. Затем она вдруг поняла, что даже не знает, сколько скопила денег за все время работы. Ей казалось много, потому что девушка почти ничего не тратила на себя. Разве что на украшения и дорогое платье. Но то было давно, в самом начале. "Надо обязательно зайти к моему ростовщику", - подумала Мохини, запоздало удивляясь своей беспечности. Могло случиться так, что скопленных денег не хватит на достойную жизнь до того времени, когда подрастет сын, став опорой для постаревшей матери.

Мохини наконец вышла. Мужчина на повозке невольно оглянулся, только краем уха заслышав звон украшений на ногах и руках своей пассажирки. Мохини шла украшенная со всех сторон. Тонкий шелк соблазнительно плотно облегал все округлости молодого тела, и аромат дорогих духов ощущался за несколько метров...

- Ну вот и я, Саратха, - приветливо улыбнулась Мохини.

- Да уж... - вздохнул мужчина. - Здравствуй, Мохини. И почему ты не родилась в семье царя? Твоя красота могла бы служить гораздо...

- Кто знает! - сказала Мохини. - И царские дочери могут быть несчастны, и куртизанки могут быть счастливы... Все в руках Бога.

- Да, все в руках Бога, - снова вздохнул Саратха, тронув лошадей. Повозка медленно заскрипела по пыльной дороге, постепенно набирая скорость.

Они ехали молча. Обычно Мохини по дороге много болтала о всяких глупостях... Саратха даже чувствовал себя как-то неуютно, слыша только скрип колес.

- Что-то случилось? - наконец не выдержал он.

- А? Все хорошо. Просто сегодня немного устала.

- Не надо было ехать тогда. Тебя же никто не гонит.

- Да привыкла уже в одно и то же время ездить. Зачем нарушать... Да и хозяйку в городе подводить нельзя.

- Ах да... - Саратха опять замолчал, чувствуя себя еще более неловко.

Больше они не проронили ни слова до самого города.

- Подъезжаем, - только и сказал Саратха привычные слова, когда дорога стала расширяться, а пыль подниматься все выше и выше. Поначалу она струилась из-под колес небольшими фонтанчиками, а теперь будто серые облака гнались за лошадьми и повозкой.

-...Снова опаздываешь? - хозяйка дома для мужчин неодобрительно посмотрела на Мохини. - Тебя уж заждались.

- Опять этот...

- Да, твой толстячек... У него опять жена беременна...

Мохини улыбнулась. Это был ее постоянный клиент - весьма упитанный и любвеобильный торговец.

- Хорошо, - сказала Мохини. - Он в комнате уже?

- Да. Иди быстрей. Заставить мужчину подождать хоть и полезно, но во всем надо знать меру!

Мохини снова улыбнулась, затем осмотрела себя, поправила платье, прическу и пошла в свою комнату. Хоть голова ее занята была совсем не работой, но что делать...

7.

Утром Мохини выпроводила клиента, накормив его и как следует обслужив во время завтрака. Наконец он ушел, и Мохини с облегчением плюхнулась на кровать. Она чувствовала и облегчение, и горечь, и страх, и что-то еще, неуловимое... Облегчение от чувства выполненного неприятного долга и от чувства, что больше, скорее всего, его не надо будет выполнять: Мохини надеялась, если у нее скоплено достаточно денег, прекратить свои поездки в город на заработки. Горечь была обычным чувством утром после работы, а страх, точнее легкий страх, перемешанный с возбуждением, появился из-за боязни будущего, которое пока выглядело слишком туманным, расплывчатым, словно круги на воде под мелким дождем.

Зашла хозяйка. Уперев руки в боки, она гневно смотрела на девушку.

- Ну в чем это дело, Мохини?! Что с тобой? - Хозяйка, пытаясь гневаться, качала головой. - В первый раз на тебя жалоба! Твой толстячек ушел сегодня недовольный. Прямо мне так и высказался. Представляешь, обещал, если такое повторится, пожаловаться жене! Мол, ты не достаточно внимательна была к нему весь вечер и думала о своих, а не о его проблемах... В чем дело, Мохини? У тебя что-то дома случилось?

Мохини внутренне сморщилась. Ей было неприятно, хотя сейчас вроде бы уже и все равно... Она понимала, что хозяйка, да и этот... были правы, и она вела себя непрофессионально.

- Я собираюсь родить ребенка, - вдруг решилась сказать Мохини. - Я все думаю об этом и, наверное, сегодня работаю последний раз...

Хозяйка чисто по-женски обмерла, убрала руки с бедер и сев рядом с воспитанницей на край кровати сказала:

- Ну да? И кто будет отцом? Неужто кто-то из этих... - Она презрительно скривила губы.

- Нет-нет, - быстро сказала Мохини. - Это достойный человек... Очень достойный!

Женщины обменялись еще несколькими эмоциями, а потом хозяйка закончила:

- Все это, конечно, хорошо, но вообще-то предупреждать надо заранее! У меня же тоже расписание, списки, клиенты... Ну да ладно!

- Спасибо...

- Но если передумаешь...

- Я постараюсь не передумать.

- Ну, успехов!

Мохини осталась одна. Она еще какое-то время полежала, наслаждаясь бездельем, потом встала, навела порядок и вышла из комнаты. Она постояла немного у двери, сделала пару шагов, оглянулась, еще постояла, затем быстро, словно обрывая что-то внутри, повернулась и заспешила к выходу.

На улице ее ждал Саратха.

- Ну как прошел рабочий день, - пряча глаза спросил он.

Мохини не ответила сразу. Она села в повозку, спокойно устроилась в ней и только тогда сказал:

- Хорошо... Давай еще заедем к моему ростовщику? Здесь не далеко, на улице Абхайа.

Саратха молча повернул лошадей.

Местный ростовщик, Витта-дхан, был не то что бы честный, - этого людям его профессии не позволялось, - но порядочным точно. На прямой обман своих клиентов он не шел никогда - всегда держался в рамках "дозволенного"... Ну там курсы обмена приврать в свою пользу, занизить стоимость принесенной вещи или назначить грабительские проценты за ссуду. А в остальном... Мохини ему доверяла, насколько можно доверять ростовщику.

Витта-дхан имел обычный для своей касты вид: брюшко, подбородки, хитро-заискивающий взгляд и тому подобное. Смекалкой и торговой хваткой он тоже был не обделен. Поговаривали, что Витта ворочал огромными суммами, ссужая даже разных князей из ближайших стран-княжеств. Но сам ростовщик жил скромно и постоянно жаловался на бедность. Он жил в чистом, добротном, но маленьком доме, а его жена часто до потери сознания торговалась на рынке за пучок шака. При этом Витта-дхана нельзя было назвать жадным человеком... Одним словом, он создавал полное впечатление того, что вовсе и не богат. Впрочем, этому никто не верил, хотя и не знали почему. И если кого-нибудь из односельчан ростовщика спросили бы прямо, в лоб, что он думает о богатстве Витты, ответ был бы примерно следующий: "Человек не бедствует, хоть и не богат. Честно зарабатывает себе на жизнь..." Ну и так далее в том же духе. Интересно, что сам ростовщик специально и не старался создавать вокруг себя такое мнение, это получалась непроизвольно. В конце концов он просто делал то, что делали многие поколения его предков: накапливал и умножал богатства. Зачем? Просто это был долг его варны, его касты. Неоднократно, на протяжении долгой истории рода, все накопленное терялось. По разным причинам. И молодой неопытный князь мог пополнить казну за счет богатства своих подданных, и война могла унести всю прибыль (ровно как могла и дать ее), иногда и простое банкротство стучалось в двери... Но всегда один из членов семьи восстанавливал традиции рода, и накопление богатств продолжалось. У Витта-дхана уже было два сына, и они успешно готовились продолжать дело отца, а сам он все чаще думал оставить дела и посвятить остаток дней самому главному, как и учит Священный закон.

Витта-дхан сидел в своей уютной комнате-приемной, курил водяную трубку и мечтал о своем будущем отречении, мерно раскачиваясь в специальном кресле. Стук в дверь прервал его размышления, он перестал раскачиваться и встал, готовясь встретить гостя:

- О, прекрасная луна вашей красоты решила пролить свет на наш жалкий дом! - сказал он, увидев Мохини. - Что привело ее в это мрачное жилище?

Мохини вежливо улыбнулась, поприветствовала ростовщика и села в предложенное кресло. Она не знала с чего начать. Мохини не хотела прямо спросить о количестве накопленных денег, выдавая тем свое незнание.

- Я бы хотела забрать десятую часть своих денег... - наконец вымолвила она.

- С процентами? - осторожно уточнил Витта-дхан.

- Да, - после непродолжительного колебания ответила Мохини.

- Это большая сумма, - ростовщик пустил очередную порцию пузырей и сделал задумчивый вид. - Я не могу выдать ее прямо сейчас. Пройдет какое-то время, прежде, чем я соберу ее.

Витта-дхан пожевал губы, вглядываясь гостье в лицо и ожидая ее реакции.

- Ничего-ничего, мне не срочно, и я просто зашла предупредить, что мне понадобится эта сумма, - на ходу выдумывала Мохини, - и чтобы вы были готовы...

- Очень хорошо, - сказал ростовщик и повернулся к столу с бумагами.

Он повозился немного, достал объемный том и полистал его.

- Вы хотите узнать точную сумму.

- Да! - слишком открыто обрадовалась Мохини, но быстро спохватилась:

- То есть нет... Я ее знаю, но все равно скажите пожалуйста.

Эта игра нисколько не обманула и не смутила ростовщика.

- Ну что ж... - сказал он и еще полистал свои книги. Он совсем не хотел обманывать бедную девушку, поэтому спустя какое-то время назвал полную сумму, включая все положенные проценты.

- Спасибо! Я зайду через неделю. Хорошо? - сказала в ответ Мохини, про себя твердя только что услышанную цифру.

- Да, конечно. Приятного дня! - Витта-дхан улыбнулся и снова закачался в своем кресле.

Мохини выскочила за дверь и сразу вытащила клочок бумаги, на котором быстро нацарапала только что услышанную цифру. Когда Мохини услышала ее и пока твердила ее в уме, девушка не сознавала, много ли это или мало. Сейчас, доверив цифры бумаге, Мохини успокоилась и внимательно их изучила. Идя к повозке, она мысленно умножала все на десять. Получалось не плохо: можно было купить дом и пару коров, и даже сколько-то земли... И еще жить какое-то время безбедно! Или какое-то продолжительное время, но бедно...

- Что такая веселая? - сказал Саратха, поворачивая лошадей. - Самая богатая в нашей деревне что ли?

- А может быть! - засмеялась Мохини. Ее настроение улучшилось и утренние беспокойства куда-то исчезли.

- Ну жди теперь сватов! - попытался пошутить Саратха. И неудачно. Очень неудачно. Мохини перестала улыбаться, демонстративно хмыкнула и замкнулась в себе, до самой деревни не проронив ни слова, игнорируя все попытки Саратхи заговорить и извиниться.

8.

Следующий месяц прошел для Мохини словно во сне. Она многое делала по дому, но сама будто в это время находилась где-то далеко-далеко. Каждое утро и каждый вечер она истово молилась Господу Шиве в своей комнате, но и днем она думала только о своей цели. Желание достичь ее становилось сильнее и сильнее и выросло так, что Мохини уже не могла нормально разговаривать с другими людьми, и ее начали считать больной. Даже пробовали пригласить доктора, несмотря на расходы, но тот сказал, что все в порядке.

Спустя неделю, Мохини получила от своего ростовщика деньги и через него же купила небольшой дом, внеся за него первый взнос. В деревне конечно же узнали, что Витта-дхан купил дом, но не придали этому особого значения - мало ли что могло прийти в голову ростовщику.

Мохини весь месяц не видела Муни (она больше не ходила к его ашраму), она не встречала даже Шанту, потому что первое время он не приходил в их дом за пожертвованием, а когда наконец появился, Мохини уступила право встречи дорогого гостя дочерям хозяйки. Те были рады, хотя через некоторое время Шанта приходить перестал. Да и к чему, ведь есть дома и поближе! Так зачем тащиться через всю деревню?

У Муни с учеником все шло по-старому. Муни успешно преодолел внутренний разлад, внесенный Мохини, а Шанта, лишенный объекта чувств, то есть не видя девушки, стал потихоньку забывать о ней.

А Мохини все молилась и молилась... К концу месяца, лишенная работы, не зная чем себя занять, она начала много читать. Пару раз ездила в город за книгами. Особенно большое впечатление произвела на девушку история про Вишвамитру и Менаку. Читая, она просто видела на их месте себя и Муни! "Жаль только у них родилась девочка, но это ничего, ведь у Менаки не было цели зачать сына, она просто соблазнила мудреца по приказу своего господина...", - думала Мохини, размышляя над прочитанным. Она перечитывала историю много раз и мечтала. Молилась и мечтала. Но к концу месяца, Мохини поняла, что как бы она ни просила бога, Муни сам не придет, и она решил действовать... "Пусть я погибну или непременно добьюсь своего!" - сказала себе Мохини, отбрасывая все страхи. Шанс заработать от мудреца проклятие, а не сына, был велик, и девушка прекрасно это понимала, но одержимая идеей, не слушала доводов разума. "В конце концов, кто я такая? - говорила сама с собой Мохини. - Даже если я сгорю в огне гнева мудреца, что с того? Все только выиграют! Даже я сама! Может, следующее рождение будет более удачным..."

Так прошел месяц...

9.

...Начинался небольшой местный праздник. Все молодые девушки деревни собрались вместе, желая как следует развлечься. Пригласили и Мохини. Она хотела отказаться, - не до развлечений ей было, - но затем согласилась, имея кое-что ввиду. Обычно ей не удавалось принимать участие в девичьих гулянках: по праздникам она почти всегда была занята... Да и не звали ее, - за работу не больно жаловали. Но тут, прослышав, что Мохини порвала с "поездками в город", решили пригласить. В качестве поддержки что ли. Для начала девушки хотели пойти купаться на какое-нибудь безопасное лесное озеро, вдоволь поплавать, а потом устроить подношение богине Катйайани, попросить хорошего мужа, попеть, поболтать и как можно больше съесть... Мохини, зная этот примерный план, с утра подготовила все необходимое: ингредиенты для жертвоприношения, чистую одежду, вину... А теперь быстро готовила разные блюда: и острые, и соленые, и сладости. Ее руки умело бегали по столу от одного кушанья к другому, ничего не пропуская и не опрокидывая. Мохини знала, что без соревнования на маленькой лесной пирушке не обойтись, и Мохини не хотела проигрывать. Сложность в том, что многие блюда, которые она особенно хорошо готовила, не годились или почти не годились. Сложно, например, было взять что-то жидкое. Мохини сделала много молочных сладостей, которыми славилась и за счет которых хотела если не выиграть, то хотя бы не остаться незамеченной на общем пиру. Сестры Мохини, вернее дочки хозяйки, тоже шли в лес и каждые пять минут покрикивали, торопя Мохини. У нее все было готово, и она ушла к себе в комнату, оставив все остывать.

Мохини еще раз помолилась Господу, отдохнула, слушая как на кухне сестры гремят посудой (у них постоянно что-то падало) и стала собираться. Девушки договорились встретиться на краю деревни в середине дня, ближе к вечеру. Кто-то из девушек боялся, что они загуляются до темноты, кто-то втайне надеялся на это... Но все одинаково хотели развлечься и отдохнуть от домашних дел. Мохини надеялась на кое-что еще... Она вышла чуть раньше и медленно пошла к назначенному месту встречи.

Она пришла одной из первых. Но вскоре стали подтягиваться все остальные. Подходили все новые и новые девушки, шумно здоровались и сразу начинали говорить о том о сем, будто не делали этого целую вечность. Мохини только успевала приветствовать вновь прибывающих, перекидывалась парой слов...

Смех, гам...

- Ну что, все собрались? Пойдем что ли? - сказала Лочани, дочь одного из местных брахманов. Она, благодаря происхождению, умела проводить необходимые обряды и потому считала себя (не без оснований) самой важной в этом молодом собрании. Ее почитали за то, что она брахманка и любили за то, что она не кичилась своим происхождением, была доброй и не гордой. Ведь дочери других брахманов деревни сочли ниже своего достоинства идти вместе со всеми.

Услышав Лочани, все немного поутихли и подняли с земли свои свертки, готовые идти.

- Я знаю одно озеро, - продолжала Лочани, - которое совсем не зарастает. В него втекает река и тут же вытекает, а потом бежит к Ганге. Пойдемте к нему.

Девушка зашагала по раскалившейся за день дороге в сторону леса.

- Это озеро холоднее других. Иногда оно даже очень холодное, - рассказывала Лочани. - Но в нем очень хорошо купаться в жаркие дни, в такие как сегодня. От него близко до Ганги, так что можно будет спуститься и поклониться священной реке. Взять воду для поклонения. Тогда жертвоприношение будет обязательно успешным.

- А где это озеро? - спросил кто-то.

- Знаете дом свинаря? Он живет за границей деревни. Так вот, от его дома немного вглубь леса и потом в бок по лесной тропинке. Там еще такое большое-большое дерево...

При этих словах сердце Мохини довольно екнуло.

- Но ведь там совсем неподалеку живет Муни Бабу! - Не одна Мохини знала окрестности... - Вдруг он или его ученик придут на то же озеро. А мы будем купаться...

Лочани не сразу ответила. Казалось, она даже не подумала об этом.

- Ну... - не очень уверенно начала она. - Это озеро не так уж и близко... Да и зачем им приходить к нему, ведь они живут на берегу самой Ганги!

Лочани вдруг усмехнулась и уже с уверенностью закончила:

- Какой святой будет совершать омовение в каком-то озере, а не в Ганге?!

- Да, конечно, - неожиданно для себя поддакнула Мохини и тут же смутилась. Но никто не обратил внимания на ее высказывание.

Группа девушек достигла границ леса. Все облегченно вздохнули, сойдя наконец с пыльной и жгучей дороги. Примятая трава тропинки приятно пружинила под босыми ногами, куковала кукушка, привязывая к себе внимание: девушки даже примолкли, напрягая слух. Но вскоре оживленная болтовня и смех снова зазвучали, соединяясь с мирными звуками леса.

Лочани шла впереди, указывая дорогу и что-то рассказывая; Мохини брела позади, погруженная в свои мысли и оттого неразговорчивая. Несколько раз с ней заговаривали разные девушки, - Мохини многих интересовала, ее жизнь казалась не такой обыденной, - но быстро уставали от попыток ее расшевелить.

Группа миновала дом свинаря.

Вот и озеро. Все с облегчением опустили на землю свои ноши. Огляделись.

- Давайте все в одно место складывайте. Нужно оставить чистую площадку для жертвенного огня! - Лочани деловито оглядывала местность и прикидывала в уме, где что расположить.

- Ты что на самом деле будешь проводить жертвоприношение? По-настоящему? Как брахманы-мужчины?

- А что? - Лочани вглядывалась в группу девушек, пытаясь определить, кто ее спрашивает. - Я много раз видела, как это делает отец... И помогала ему. Иногда.

- Но ведь...

- Ну и что?! Почему девушка не может проводить...

- Если узнают в деревне, нас поднимут на смех!

- Да, могут... - сказала одна из самых уважаемых девушек, вмешиваясь в спор. - Но зато как интересно сделать самим подношение богам. Еще и не известно, будут больше смеяться или завидовать! Лочани, а ты сама не боишься, что твой отец разгневается, если узнает...

- Нет. Разве что посмеется. Не больше, - ответила раздосадованная Лочани. - Если не хотите, то сделаем все как обычно, а потом просто разведем костер...

- Да ну вас! Сейчас еще поссоримся. Давайте пока просто искупаемся! А потом, когда оденемся в чистые одежды, и решим, будем делать все как обычно или еще как!

- Хорошо, Лочани? Согласна?

- Ну давайте! Что стоим?

- Пойдем пробовать воду! А то больно расхвалили нам это озеро...

- Оно действительно холодное?

- А в нем черепахи водятся?

- Ну пойдем! Раздевайтесь!

Лочани оставалось только согласиться:

- Хорошо, давайте сначала искупаемся.

Но ее уже не слушали, девушки поспешно сбрасывали одежду и спускались к воде. В лесу было не так жарко, как на дороге, но также душно, поэтому Лочани вслед за всеми скинула платье и с наслаждением зашла в прохладные воды.

- О, как хорошо! Оно действительно холодное!

- Да! И я чувствую как бежит вода!

- Это прямо не озеро, а река!

Все были довольны и с удовольствием плескались.

- Эй, Мохини, ты что заснула там на берегу? Тебе помочь? - сказала одна из девушек и в шутку брызнула водой в Мохини, которая все еще не разделась и смотрела на купанье с берега.

- Ты что это делаешь! - наигранно рассердилась Мохини. - Ух я тебя сейчас!..

Она вдруг решила, что не стоит себя лишать удовольствий, и если думать только о сыне и Муни, то можно и с ума сойти! Мохини не раздеваясь бросилась в воду и накинулась на свою "обидчицу", обдавая ее потоками воды и брызг. Завязалась короткая веселая схватка, к которой вскоре подключились почти все.

- Я убегаю! - запыхавшаяся Лочани устремилась к берегу, подгребая руками. - Ну вас всех!

Девушки успокоились, отдышались и еще какое-то время поплавали, пока Лочани на берегу вытиралась, одевалась и еще раз осматривала место предстоящего жертвоприношения. Полянка близ озера ей приглянулась, и Лочани стала доставать и рассматривать принесенные предметы, которые она утащила из дома. Вроде бы все, что нужно, было на месте. К этому времени на берег стали выходить остальные девушки, приятно замерзшие в проточных водах озера. Нагие и мокрые, с распущенными волосами, переливаясь каплями воды в лучах солнца, они казались какими-то лесными богинями. Радостно пересмеиваясь, девушки начали одеваться в чистые одежды и расчесывать мокрые волосы, подставляя их солнечным лучам.

Мохини тоже, вслед за всеми, вышла на берег. Она оделась и подошла к Лочани, любопытствуя, что та делает. Лочани раскладывала различные предметы, предназначенные для жертвоприношения, и одновременно пыталась вспомнить точное назначение каждого.

- А, Мохини! - сказала Лочани, отрываясь от своего занятия. - Давай, помоги расчистить площадку для жертвенного огня.

Мохини и еще несколько девушек под руководством Лочани стали приводить поляну в порядок, убирая ветки, мусор и вырывая большие растения. Кто-то еще принес воды и сухих деревяшек для огня. Вскоре все были чем-нибудь заняты. Раздобыли даже глину! Ее размазали в центре поляны и, когда глина подсохла, получилась очень неплохая площадка для огня. Как только она была готова, Лочани стала укладывать дрова, стараясь делать это как можно правильнее, изо всей силы напрягая память. Ведь она десятки раз видела, как отец готовил жертвенный огонь! Нужно было просто как следует вспомнить. Дрова должны были стоять вертикально, сходясь верхней частью к центру и опираясь друг на друга. У Лочани никак не получалась аккуратная постройка и несколько раз все рушилось. Наконец что-то более-менее устойчивое получилось, но Лочани боялась дыхнуть, опасаясь, что деревяшки снова повалятся друг на друга. Приказав всем ходить тихонько, чтобы не "трясти землю" вокруг глиняной площадки, Лочани стала осторожно раскладывать подношения. Все, что принесли с собой девушки было положено вокруг жертвенной площадки. Чего тут только не было! Множество горшочков со всевозможными жидкими и полужидкими кушаньями, пальмовые листья, на которые выкладывали все, что можно... Желтые, красные... блюда всех цветов радуги красовались повсюду.

- Давайте быстрее! - Лочани забеспокоилась. Она решила, что аромат всего этого вкусного богатства привлечет нежелательных насекомых и животных. А в воздухе уже кто-то подозрительно жужжал...

Лочани села перед площадкой с дровами. Все девушки последовали ее примеру, рассаживаясь полукругом за кушаньями. Лочани поправила емкость с чистым топленым маслом и, волнуясь, достала все, что нужно для получения чистого огня. В руки она взяла гибкую палку, на концы которой была натянута тонкая веревка. Это устройство напоминало маленький лук, но посередине веревка образовывала маленькую петлю, а в петлю вставлялся стержень из специального твердого дерева. Этот стержень устанавливался в отверстие дощечки из такого же дерева, а в отверстие Лочани насыпала легковоспламеняющийся порошок. Затем, держа одной рукой изогнутый "лук", а другой дощечку, Лочани стала быстро водить устройство туда-сюда, от чего стержень в петле натянутой веревки начал вращаться с огромной скоростью. Скоро из отверстия в дощечке потянулся легкий дымок. Вокруг раздались радостные возгласы, и Лочани еще сильней заврощала стержень, возбуждаясь все сильнее. Девушки ожидали увидеть огонь с минуты на минуту, но он не появлялся. Лочани уже устала, ее движения становились медленнее, а на лбу выступили капельки пота. Дымок струился сильнее, но это уже не радовало. Рука постепенно немела, и Лочани подумала, что если огонь прямо сейчас не появится, ей придется остановиться, а потом начинать все с начала. Она так разволновалась, что готова была вот-вот расплакаться.

- Ой! - Кто-то из девушек хлопнул себя по щеке. Это первые комары, разведчики, обнаружили лагерь. Предсмертный писк одного из них дал сигнал всем кровососам в окрестности, и через минуту все девушки зашлепали себя по разным местам.

- Лочани, давай скорее! А то нас съедят!

- Да, пусть будет побольше дыма. Они этого не любят!

Лочани беспомощно оглянулась и из последних сил зашевелила рукой.

- А ну брысь! Вас еще не хватало!

Лочани снова оглянулась и заметила как кто-то гонял муху, которая пыталась сесть на пищу. "Так у меня все подношение осквернят! Сейчас еще муравьи приползут и тогда прощай жертвоприношение!" - возмутилась Лочани и, гневаясь, совсем забыла об усталости. Ее рука как заново родилась и без устали задвигалась, будто птичье крыло в полете. Повалил густой дым вперемешку с древесной пылью... Внезапно, когда все уже ни на что не надеялись, размолотое дерево полетело мелкими искрами и вспыхнуло неуверенным огнем. Лочани бросила палку и быстро подложила сухой травы. Огонь как бы нехотя перебрался на нее, словно пробуя на язык новую еду и, постепенно входя во вкус, сменил кислую гримасу на радостное пощелкивание. Дальше было просто. Лочани делала все, как ее отец, подражая даже в мельчайших деталях, потому что сама девушка не знала, что важно, а что нет, что можно опустить, а что совершенно необходимо. Поэтому Лочани совершила несколько небольших технических ошибок, которые все равно никто не заметил (сама Лочани спустя какое-то время вспомнила о них).

Дым жертвенного огня разогнал крылатых насекомых, но девушкам все же не сиделось спокойно. Все хотели есть и жадно поглядывали на многочисленные кушанья. Наконец Лочани вылила остатки топленого масла в затихающий огонь, девушки торопливо обошли площадку необходимое количество раз и остановились в ожидании.

- Ну... можно есть-то? - не выдержал кто-то.

- Да...

Тут же все оживились, заговорили и стали рассаживаться вокруг еще дымящихся углей. Никто из девушек не смотрел, рядом с чьей пищей она села; каждая старалась, чтобы как можно больше подруг попробовали приготовленное ею. Мохини было по-настоящему весело, она старалась войти в новый круг общения, которого ранее была лишена. Она активно угощала старших девушек, и те отдавали должное ее кулинарному мастерству, по доброму завидуя.

Первый голод прошел, и девушки перестали без разбора поглощать все, что ни попадется. Потекли медленные беседы под неторопливое жевание и жестикуляцию рук с кусками чего-нибудь.

- Эй, девочки! Только не наедайтесь! А то мы позасыпаем ведь тут все... - спохватился кто-то, но слишком поздно: многие уже так нагрузились, что кидались шариками из сладкого сгущенного молока.

- Ничего, мы и так... ик!.. хорошо... проведем время...

- Уж не сомневайся!

- Мы, э-ээ... Да!

Надо сказать, что на пиру выпили большое количество варуни, особого медового напитка. Поэтому девушки были, скажем так, навеселе, а кто-то просто откровенно напился. Варуни - это не спиртное. Кто бы стал пить спиртное? Но пьянил варуни здорово, хоть и не так безобразно как какая-нибудь китайская рисовая водка, которую контрабандой несколько раз привозили в деревню. Не было после варуни ни похмелья, ни больной печени...

Лочани неодобрительно оглядела подруг. Сама она едва прикоснулась к хмельному напитку. И то только по необходимости - этого требовал обряд жертвоприношения.

- Ну и что мне с вами теперь делать, - тихо сказала она.

- Пойдемте-ка гулять по лесу! - откликнулась Мохини, которое все время находилась с Лочани и слышала, что она говорила. Мохини была под хмельком, но только слегка, до той степени, когда теряют страх, но еще сохраняют чувство меры.

Другие девушки услышали Мохини.

- А что? Это правильно! Давйте, пойдем!

- Мы так наелись... О-ой!

- Ну и сидите здесь!

- А и посидим!

- Да не спорьте! Надо идти, разогнать пищу. Мой отец говорит, что после еды надо гулять, тогда...

- А мой отец говорит, что после сытного обеда надо вздремнуть!

- У нее отец - кавираджа, а твой - просто сапожник!

- Сама ты дочь сапожника! Мой отец...

Назревала ссора. Девушки начали громко ругаться, и Лочани не выдержала:

- Молчать!!! - Повисла тишина. - Кто хочет, берите музыкальные инструменты и пойдем вдоль реки, прогуляемся, найдем хорошее место и там попоем всласть, а кто не хочет, пускай остаются здесь, а когда вдоволь наваляются или выспятся, найдут нас, - мы далеко не уйдем...

Большинство девушек послушно собрались и пошли за Лочани. Она направилась вниз по реке. Прошли озеро и полянку. По едва видной тропинке стали пробираться среди деревьев. Все совсем забыли, что ниже у Ганги живет Муни Бабу. Кроме Мохини. Она-то все прекрасно помнила! И если бы не неожиданная помощь Лочани, Мохини сама попыталась бы как-то привести девушек поближе к ашраму мудреца. Сейчас, идя вслед за Лочани, Мохини про себя молилась, чтобы та вела в нужное место, как можно ближе к месту обитания Муни, но не настолько близко, чтобы какая-нибудь из девушек сообразила, где они. И Мохини знала такое место. Как раз к нему, словно отвечая на молитвы подруги, шла теперь Лочани.

- Наверное хватит идти, - сказала вдруг Лочани, выйдя на небольшое открытое пространство у реки. - Здесь хорошо?

Мохини тревожно огляделась: до Ганги еще далеко.

- Может, пройдем чуть ниже? - неуверенно произнесла она.

- А зачем? Здесь хорошо: с одной стороны деревья, с другой река, везде мягкая зеленая трава. И не жарко.

- Да. А на берегу Ганги раскаленный песок и высохшая желтая трава.

- И солнце, от которого не скроешься...

- Можно снова в воду... - Мохини сделала еще одну слабую попытку.

Но ей даже не ответили.

- Нет, здесь хорошо. Остановимся.

- Ладно, располагайтесь, - заключила Лочани, и все с воодушевлением стали устраиваться на полянке.

Мохини пришлось подчиниться. Она не знала, будут слышны их голоса на берегу Ганги или нет. Скорее всего - нет. Уж слишком далеко. Но что было делать? Мохини достала свою вину...

10.

Вечер выдался на славу. Муни с учеником наслаждались отдыхом: Бабу повторял про себя Гаятри-мантру, а Шанта просто лежал на травке, радуясь редкому безделью. Занятия сегодня не были напряженными: обычная хатха утром и немного медитации. Все это утром. Днем Шанта ходил в деревню, а потом, в полуденную жару, прятался около своего любимого озера в лесу. Кстати говоря, занятия медитацией для Шанты становились постепенно все более привлекательными: он почувствовал вкус к ним сразу после того, как ощутил небольшой внутренний прогресс. О Мохини он давненько не думал, и это помогало не рассеиваться сознанию. Хотя поначалу, когда Мохини перестала встречать его, Шанта чувствовал досаду и сильное разочарование. Но... не долго. Как объяснял Муни: "Чувства теряют интерес к объектам так же быстро, как и привязываются к ним. Следует лишь оторвать чувства от объектов, но вот на это способен далеко не каждый!" Шанта на собственном опыте убедился и в первом и втором! Он легко забыл Мохини, не видя ее, но отказаться от встреч с ней сам Шанта не мог.

Муни все сидел и сидел, не подавая признаков жизни. Шанта заскучал. "Безделье, оказывается, утомляет!" - подумал он и встал, решив слегка размять ноги. Он побродил у реки, у самой кромки воды, побросал камешки, внимательно наблюдая за кругами на воде.

- Сходить что ли искупаться? - в полголоса сказал сам себе Шанта и снова бросил крупный камень, стараясь зашвырнуть его как можно дальше. Камень сорвался с руки и упал у берега, обдав юношу брызгами.

Тем временем Муни решил выходить из медитации. Он как обычно подключался к внешним чувствам: осязание, слух, обоняние... Стоп! Что это?! Как только Муни вновь обрел способность слышать, его тонкий слух уловил какие-то непривычные звуки. Непривычные для леса и берега реки. Муни прислушался. Кто-то сладко пел, прерываемый ветром, который то доносил голос до Муни, то убегал куда-то, а голос убегал вместе с ним. Муни напрягал слух: теперь он слышал как подрагивали струны и гудели ручные барабаны. Голос и музыка то нарастали, то исчезали, иногда слышны были отдельные слова, а иногда - только тишина.

- Эй, Шанта... - Муни тихонько, стараясь не спугнуть звуки, позвал ученика, а когда никто не откликнулся, открыл глаза.

- Эй, Шанта! - повторил он громче, заметив юношу на берегу.

- Да, учитель! - Шанта обрадовано подбежал к своему гуру, довольный, что снова чем-нибудь займется.

- Послушай хорошенько... - Муни спокойно глядел на ученика. - Что-то слышишь?

Шанта слегка прислушался и неуверенно ответил:

- Ну-у... Деревья шумят, вода течет. Журчит чуть-чуть. Птицы разные...

- Нет, что-то необычное.

Шанта еще раз прислушался, усердно вытянув голову и наклонив ее в бок, как будто это могло помочь.

- Ничего... необычного.

- Да ты сядь, успокойся, закрой глаза и как следует слушай. Весь целиком перейди в уши!

Шанта послушно сел. Просидев какое-то время с закрытыми глазами, он все равно ничего не услышал и вскоре смущенно в этом признался.

- Хорошо... - можешь опять идти к реке. Муни вдруг решил, что ему просто показалось, но звуки пения почему-то так привлекли мудреца, что он решил еще раз попытаться услышать их.

Шанта, недоумевая, отошел. Сидя у реки он, глядя на учителя, несколько раз напрягал слух, но ничего, кроме журчания Ганги, не услышал.

А до Муни вновь долетали обрывки песни.

- Похоже, это гимн Господу! - подумал мудрец, разобрав несколько слов, и удивился. - Может, это апсары поют в небесах, развлекая своих возлюбленных?

Муни только сейчас понял, что голоса женские. "Да какие это апсары?!" - подумал йог и, решив все-таки разобраться, снова позвал ученика.

- С той стороны играют на музыкальных инструментах и поют песни. Иди в этом направлении, пока не услышишь пение. Разберись. Возвращайся.

Шанта посмотрел в указанную сторону, на дорожку между холмами. Он не любил ходить в этом направлении, потому что по тропинке постоянно сновали муравьи - очевидно там проходили их трассы - и приходилось все время глядеть себе под ноги, чтобы не раздавить кого-нибудь, что было чрезвычайно трудно, так как муравьи шли сплошными потоками. "Но указание учителя важнее", - подумал Шанта, но по-прежнему нерешительно стоял на месте, как бы ожидая разрешения от гуру на быструю неосторожную ходьбу.

Заметив неуверенность ученика, Муни разобрался в ее причине и сказал:

- Да, и не забывай об осторожности. Там очень много насекомых на земле, постарайся не причинять вред ни одному живому существу. Даже раздавленное насекомое может стать препятствием на духовном пути, настолько он тонок. Можешь идти медленно. Постоянно прислушивайся. Я думаю тебе ни к чему находить источник звука. Просто приблизься так, чтобы ты мог слышать, что поют и кто поет. Потом возвращайся.

Шанта кивнул головой, давая знать, что все понял, прошептал привычное: "Да, учитель..." и пошел вперед.

Когда ученик ушел, Муни попытался вернуться к занятиям медитации, но, совершенно незнакомое до этого, чувство любопытства одолевало его, и Муни вновь стал ловить звуки песни, из всей силы напрягая слух.

Полный вариант повести ( 7 а. л.) ищет издателя.
Читатели могут приобрести электронное издание.

© Максим Мейстер, www.gopal.ru